Мухаммет Магдеев - Мы — дети сорок первого года

— Ну, Зарифуллин, слушаем… Если трудно, тогда остановись пока на взглядах Иоганна Генриха Песталоцци. Каких взглядов на воспитание детей придерживался великий швейцарский педагог?

Убил. На месте убил, прикончил, можно сказать. Эх, наверно, и легко же училось лет триста назад, когда этих Песталоцциев и в помине не было, а?! Надо думать, очень просто тогда было, и голова не болела. Темнеет в глазах у Зарифуллина, мошки какие-то, букашечки летают. Взгляд у Зарифуллина теперь стеклянный, и ногой он все время что-то делает — возит ею по полу, шаркает. А из лаптя уж и лыко лезет, пропадет лапоть. В чем теперь ходить, скажи на милость? Лаптей в запасе нету… Погоди, чего ты про лапоть все? Тут Песталоцца имеется, поважней чего. Этот, за синими стекляшками, будто иголки под ногти загоняет…

— Ну, ну, что ты нам такое скажешь, Зарифуллин? Э? Или трудновато? Неужели трудновато? А ты подумай, Зарифуллин, подумай… мозгами-то, говорю, пошевели!

И Зарифуллин решил сегодня же смотаться из училища. Совсем смотаться. Он даже вспотел, у него даже брови вспотели и ресницы. В эту минуту он, как ему велели, попробовал еще пошевелить мозгами, но вдруг понял, что не может. Мозги у него стали как бульон. «Нет, — решил Зарифуллин, чувствуя, как плещется у него в голове, — надо бежать!.. В деревню хочу, — решал он из последних сил, — к быкам, пускай упрямые, в конюшню теплую, пускай навоз тама! Все сделаю, я жилистый, день-деньской буду вкалывать, в ночь буду выходить, только за ради бога спасите от Песталоцциев! Не надо мне ни Амосов, ни Яносов, они меня погубят…»

— А кто явился продолжателем идей Песталоцци? О, Зарифуллин, я прямо-таки чувствую, что ты это знаешь, ну-ка, ну-ка?

В бульонном мозгу произошло какое-то движение — кажется, там малость загустевало.

— Дистервег, — сказал неожиданно Зарифуллин ровным и тусклым голосом. Ему уже было все равно.

— О, что я говорил? Молодец! Молодец, Зарифуллин, умница. Это очень хорошо, друг мой, очень хорошо!

И обуяла Зарифуллина светлая печаль. Как же теперь из училища бежать, когда говорят «очень хорошо»? Непонятно Зарифуллину: как же бежать, когда хвалят?..

О Дистервеге доложил Альтафи. Тот самый Альтафи, из Муралей. Альтафи этот — во всем классе здоровее его нету. Потому что он старше всех, ему положено быть таким. У него в кармане всегда кремень с огнивом может отыскаться, и табачок-самосад тоже всегда. Карман вообще-то весь прожженный, но оттуда ничего не вываливается. Альтафи этот на язык «очень вострый» — удивительный, если подумать, человек.

— Дистервег был великий педагог, — бодро объяснял Альтафи. — Дистервег написал очень много книг, в которых развивал идеи великого швейцарского педагога Песталоцци. Этого… Иоганна Генриха. Все книги Дистервега имеют очень большое значение. В них он велит воспитывать детей хорошо. Чтобы дети потом были хорошие. Поэтому Дистервег имеет очень большое значение в педагогике…

Альтафи, жук хитрый, отхватил четверку.

Потом была перемена. Зарифуллин и Гизатуллин ушли в конец коридора, разговаривали там. О чем — было неизвестно. Только вот физиономии у них сделались сильно кислые. Угрюмые даже, на такую физиономию душевному человеку смотреть больно. Зарифуллин даже осунулся весь, будто педагогика из него все соки вытянула. Без соков, сами знаете, жить нехорошо — в класс после звонка Зарифуллин шел трудно; ему бы решиться, и он бы вовсе не пошел. Так казалось. Зарифуллин был как нерадивый бык, которому страсть не хочется становиться в упряжку. Но его заставляют. И Зарифуллин на занятия все же потащился.

За ним в дверях показался учитель русского языка.

Брюки на нем глаженые, со стрелками, ботинки блестят, с шелковыми шнурочками, а рубаха так у него — белее первого снега! И движения у московского татарина знакомые, привычные уже: вот большой расческой тронул разделенные ровнехоньким пробором волосы, очки протер, полез в карман. В кармане, известно, часы на серебряной цепке, положил на стол… Звучит в классной тишине его выразительный голос:

— На прошлом уроке мы с вами начали изучать произведение древнерусской литературы «Слово о полку Игореве». Сегодня я вновь буду читать вам его — слушайте, запоминайте эти великие строки. Вы должны почувствовать всю силу и мощь русского языка, его дивную музыку, песенность его и мудрость. Послушайте, как сказал древний поэт: «Трубы трубят в Новгороде, стоят боевые знамена в Путивле. Игорь ждет милого брата Всеволода. И сказал ему Всеволод: «Один брат, один свет, светлый ты, Игорь!..»