Мухаммет Магдеев - Мы — дети сорок первого года

Поезд на всем своем стремительном, стукотливом ходу остро вскрикнул. И пошел медленней. Шипнул тормозами. Баязитова с трудом шевельнулась, высунула из-за стенки голову — вдалеке мерцали огоньки станции. Неожиданно прямо среди чистого поля поезд резко остановился, на пуховый платок Баязитовой шлепнулось сверху еще немного воды. С варежку всего, напоследок. Баязитова прыгнула с подножки на шлак, покрывающий землю; замерзшие суставы скрипнули. Но боли пока не чувствовалось. Не раздумывая, она побежала вдоль состава назад, к тем людям, которые должны были ловить ее, которые могли сдать Баязитову в милицию. Погибать не хотелось, надо было жить. Да где же эти кондукторы? За первым вагоном — никого… Кажется, в одном из средних. Вот, свет какой-то видно. Баязитова, задыхаясь, переставляла непослушные ноги — там, впереди, в щелке полуоткрытой двери товарного вагона метались багровые отблески, там были люди. Гуднул протяжно паровоз. Ну, девка, или замерзнешь здесь, в поле, или хватайся за эту вот дверь, где огонь! Колебаться не приходилось — Баязитова подскочила и уцепилась обледеневшими варежками за краешек высокой двери. Простучали буфера. Неведомая сила подняла Баязитову и втащила внутрь вагона. Она обо что-то ударилась, стукнулась, ободралась; по застывшему телу пробежали первые уколы тепла. Опомнившись, Баязитова приподнялась — прямо перед ней неярко горел маленький костерок. Его, оказывается, развели на широком листе железа, положенном прямо на пол. В обоих концах вагона висело по кондукторскому фонарю. Глаза скоро привыкли к полутьме, к неверному, скачущему свету костра; по всему почти вагону, в круглых пазах, вырезанных в шпалах, которыми был застлан пол, стояли высокие бочки. В свободном углу лежала большая куча соломы — там кто-то храпел, укрывшись тулупом. Человек, затащивший Баязитову в вагон, молчал. Он стоял у отодвинутой двери, курил папироску и глядел куда-то вдаль.

Промелькнули огни станции; за дверью открывалось поле, потом лес.

— Ну, зайчонок, чего ты ночью тут бегаешь? — спросил наконец человек, куривший папироску. Обернувшись к Баязитовой, он задвинул за собой тяжелую дверь.

Баязитова не испугалась. Теперь бояться было нечего: она будет жива, сестренки получат свой рулет, Альтафи — денежки, и учитель русского языка не засомневается в ней. Все в порядке!

Тулуп на соломе вдруг зашевелился, поднялся, похожий на старого медведя, и закосолапил к костру.

Кондукторы оказались азербайджанцами. Один из них довольно чисто разговаривал по-татарски, сказал, что до войны торговал в Казани на Чеховском рынке урюком и пастилой. Только деньги упорно называл «манат» — видно, привык. Баязитова объяснила им, что едет на праздники домой. На три дня. «А вы?» — поинтересовалась она потом.

— Мы, дочка, уже месяц, как уехали с Кавказа, — сказал тот, который знал татарский. — А едем прямо на фронт, на передовую. Там, говорят, зима еще холоднее, и мы везем бойцам наше кавказское тепло. — Черноусый, черноглазый дядька добродушно засмеялся. При свете ночного тлеющего костерка все же ярко блеснули его белые зубы; дядька был красивый. — Человек, который отведает нашу кавказскую водицу — из самого чистого винограда! — тот человек не может умереть. Эта водица — живая… Почти сто градусов. Только замотали нас немножко, да никак не могли прицепить к нужному эшелону. На той станции, где ты подсела, торчали тоже целые сутки. Вот наконец едем, говорят — куда-то искать свой состав.

Баязитова и вовсе осмелела. Сняла с головы платок, поднесла поближе к костру. От платка густо повалил пар.

— Ах-вах, да ты, никак, мокрая? — удивился черноусый и взял у Баязитовой платок: пощупать.

Баязитова рассказала, как все было. Черноусый страшно всполошился.

— Агамали! Агамали! Что ты смотришь: ребенок, говорю, пропадет! Вишь, промокла насквозь! Открывай быстрей крайнюю бочку! Чего сидишь?! Пропадет ребенок, открывай бочку! Легкие простудит — как жить ей?! — орал он испуганно, суетясь около Баязитовой. — Открывай бочку, глупый человек, сам буду отвечать. Ах-вах, пропадет ребенок…

…Обжигающую жидкость Баязитова глотнула, зажмурив глаза. Осилила полстакана, остальное вернула обратно. Жидкость огненной струей прошла по горлу, упала внутрь — сразу стало теплее. Платок подсох. Теперь пар валил от телогрейки, курился из дырявых лаптей, от мокрых шерстяных носков. Очень стало хорошо. И поезд, будто учуяв, что все в порядке, мчался без остановок вперед. Ах-вах, как здорово сидеть у костра. У огня… у теп…