Илья Шнейдер - Записки старого москвича

На улицах замелькали солдаты в огромных черных папахах. Это были мобилизованные, отправляемые в Маньчжурию. Сытинское издательство выпускало множество олеографий, на которых огненные бомбы разрывались среди японских солдат, одетых в белые гетры. На Тверской (улица Горького), в пустовавшей квартире, открылась «Панорама Порт-Артура». За вход брали полтинник. На крошечной сцене, освещенной голубым светом, среди вырезанных из фанеры синих волн, чернели фанерные силуэты военных кораблей. В другой комнате стояло несколько фотоскопов, в которых можно было разглядеть виды Порт-Артура. Публика ходила.

Погиб «Петропавловск». Страна тяжело переживала гибель Макарова, Верещагина. Известный хлыщ и пьяница, будущий русский царь белой эмиграции великий князь Кирилл, находившийся на «Петропавловске», спасся. В Москве тихонько острили про пахучее вещество, которое всплывает. Рабочие по поводу чудесного спасения великого князя говорили:

— Кому суждено быть повешенным, тот не утонет.

Когда Николаю II сообщили о гибели «Петропавловска», он был занят стрельбой по воронам из ружья «Монте-Кристо» через форточку дворцового окна. Царь сказал:

— Я уже знаю…

И продолжал целиться в ворон, испуганно перелетавших с дерева на дерево в дворцовом саду.

Сытин продолжал печатать лубки, на которых русские громили удиравших «макак». Но царская армия терпела поражение за поражением. На сопках Маньчжурии, летом, русские солдаты в белых рубахах и с белыми верхами фуражек, русские офицеры в белых кителях с золотыми пуговицами и погонами были мишенями для японцев, одетых в форму цвета «хаки», сливавшейся с гаоляном.

Куропаткин проповедовал терпение и запасался иконами. Стессель готовился продать по сходной цене Порт-Артур. Адмирал Рождественский вел эскадру к гибели в Цусимском проливе, и японской разведке не надо было следить за ее движением, так как газеты всего мира ежедневно подробно сообщали, где эскадра брала вчера уголь, сколько продлится ее стоянка, и так далее.

Пал Порт-Артур. Отгремел Мукденский разгром. Обывательская Россия ничего еще не понимала. Только волна стачек, прокатившаяся по стране и давшая начало революционному движению, приоткрыла глаза многим.

Казнь великого князя. — В бельэтаже Художественного театра. — Раскопки в Кремле. — Арсенал в Армянском переулке. — Манифест. — Сон в руку. — Декабрьское восстание. — Залп по драгунам. — Роковая ошибка. — Каратели.

Был теплый и серый февральский день. Снег густо лежал на мостовых бурой рассыпчатой кашей и казался сухим и теплым, как земля, а не холодным и мокрым… Он круто осыпался в борозды от проезжавших извозчичьих санок, которые, разворачиваясь, раскладывали по мостовым большие и гладкие веера… Я стоял на углу Тверской и Камергерского переулка, когда со стороны Кремля ухнул сильный, глухой и короткий взрыв… Все побежали вниз, к Воскресенской площади. В Иверских воротах, еле пропускавших людские потоки, была давка. На Красную площадь люди вливались, как река, вырвавшаяся из устья на простор моря, но в Никольские ворота уже нельзя было протолкнуться.

— Бомбу бросили… Великого князя убили… В карету генерал-губернатора швырнули… Сергея Александровича, дядю государя, убили, — гудело в напиравшей на ворота толпе.

На другой день вечером я, как всегда, посмотрев из нашего окна в большие, выходившие во двор боковые окна Художественного театра и убедившись, что первый акт кончился и публика уже движется по нижнему фойе, быстро прогремел по лестнице и выбежал на улицу. Без шинели и фуражки я проскочил несколько шагов до первого подъезда театра и, сдерживая дыхание, с независимым видом втерся в толпу, бесшумно двигавшуюся по устланному серым сукном коридору, сквозь раскрытые двери которого виднелся опустевший партер.

Поднявшись по лестнице в бельэтаж, я еле дождался третьего звонка и, нырнув в зрительный зал, пристроился на ступеньках, с трепетом ожидая, когда начнут медленно угасать «сахарницы». Обычно я тревожно поглядывал одним глазом в сторону билетера, но на этот раз не успели иссякнуть светом «сахарницы», как сверху послышалось какое-то сильное шуршание и мимо бельэтажа, залетая в его ряды, стали медленно опускаться в партер какие-то белые крупные лепестки, казавшиеся в полумраке большими бабочками…