Илья Шнейдер: Записки старого москвича

Московская кондитерская фабрика Эйнем выпускала шоколад, в обертку которого вкладывался кусок блестящего картона с многокрасочной репродукцией из серии «Старая Москва». На одной из них был изображен Кузнецкий мост в начале XVII столетия: среди зеленых лужков течет тихая Неглинка. Через нее перекинут деревянный мост, около которого приткнулись две убогие кузницы с пылающими горнами. От моста в гору убегает проселок, облепленный с двух сторон избами и деревянными постройками. И только на самом верху, с левой стороны, одиноко высится желтое каменное здание с куполом и флагом над ним. Это дом князя Пожарского. Он простоял столетия, много раз перестраивался, потерял все прежние очертания и сохранил лишь полуподвальный этаж с большими нависшими сводами. В годы моего детства это был большой двухэтажный дом, принадлежавший казенной 3-й гимназии. В таком виде он простоял до революции, и на его месте сейчас поднимается внушительное и красивое здание Центрального клуба Министерства внутренних дел с магазином «Гастроном» в первом этаже.

Вся внеклассная жизнь 3-й гимназии кипела «под сводами». Этот термин вошел в быт гимназии, и «под сводами» проходила часть дня всех учеников, от приготовишек до восьмиклассников. Туда после звонка, возвещавшего об окончании урока, неслись по железным лестницам с нарастающим гулом и гамом детские и юношеские фигурки в серых форменных костюмах, перетянутых черными поясами с начищенными металлическими пряжками и надписью «МЗГ». «Под сводами» проводились большие и маленькие перемены между уроками, отдельные длинные коридоры там были отведены под гардероб, где рядами висели серые гимназические шинели с серебряными пуговицами и синими петлицами, обшитыми белым кантом. Там же была тайная курилка и там же за бывшей длинной партой, покрытой чистыми простынями, в большую перемену торговал булочник от Филиппова.

С 3-го класса мы зубрили латынь, с первых классов начинали «русскую историю», переходя потом из года в год на «древнюю», «среднюю» и «новую». Из-за этого в детских головах оседала какая-то историческая каша, так как в первые годы учения мы были убеждены, что сначала была древняя Русь, затем Греция, Рим, а потом уже средние века и все остальное. Только позднее все утрясалось в наших вихрастых головах, и мы не удивлялись больше тому, что Иван III слал послов в Европу, которая тогда ведь, как нам казалось, еще не начинала своего существования.

Среди классных надзирателей, ходивших в темно-синих форменных сюртуках с золотыми пуговицами и золотыми же поперечными погонами, был худой и высокий, немного кривоногий, чахоточный и добрый человек с козлиной бородкой, которого мы беззлобно звали за глаза «Козлом». Поймав нас в чем-нибудь, он больно ухватывал костлявыми пальцами руку провинившегося, шипел, делал страшное лицо и таращил большие голубые глаза с кровяными прожилками, а мы улыбались, да и сам он не выдерживал долго своего грозного, как ему казалось, облика. Он прощал нам все.

Черносотенцы убили в Москве либерального деятеля доктора Иоллоса. Москва была взволнована этим убийством. С фабрик и заводов глухое брожение перекинулось в университеты, в гимназии и в реальные училища. Похороны Иоллоса грозили вылиться в демонстрацию, к которой призывали распространяемые листовки и прокламации. Стащив у матери желатин и сахар, мы с моим другом Ишлинским купили глицерину и в крышке от жестяной коробки с печеньем смастерили гектограф. Написав такими же чернилами призыв бросать занятия и идти всем на похороны, мы отпечатали штук пятнадцать таких «прокламаций» и пробрались в гимназию за полчаса до начала занятий. Разделив листовки, мы, дрожа от страха, побежали в разные стороны, расклеивая их на ходу гениально простым способом — плюнув на стену и прихлопнув затем листовку ладонью.

Завернув за угол «под сводами», я звонко шлепнул по первому экземпляру «прокламации» и не успел отдернуть руку, как она оказалась зажатой в костлявых клещах «Козла».

Бросив взгляд на листовку, он побледнел и буквально затрясся. Сорвав бумажку и смяв ее, он хриплым шепотом спросил меня:

— Есть еще?

Я молча вынул остальную литературу. Я знал, что меня ждет «волчий билет», то есть исключение из гимназии без права поступить в другую. «Козел» дрожащими руками совал листовки по своим карманам. Потом схватил меня за плечи и сделал страшное лицо. Но на этот раз он не играл и не лепил грозного облика. Лицо его стало страдальческим…