Илья Шнейдер - Записки старого москвича

У меня не было желания заводить знакомство с членами бывшей царской семьи.

Плевицкая отправилась в Дюльбер одна и, возвратившись к вечеру, рассказала про свой визит. Сестра Николая II, жившая в унылом уединении с мужем и матерью, обрадовалась Плевицкой, обняла ее и расцеловала. О приезде ее было известно заранее, и в столовой, более похожей на большой зал, был сервирован чайный стол, вдалеке от которого у стены, на высоком кресле, походившем на трон, сидела принцесса датская, сноха Александра II, вдова Александра III, мать Николая II, тетка и свояченица английских королей Эдуарда VII и Георга V и двух последних германских кайзеров.

При входе Плевицкой в зал старуха молча наклонила голову и опять выпрямилась на своем троне, с которого она не сошла и тогда, когда общество расположилось за чайным столом. А там шла живая беседа, иногда прорывался смех, но старуха сидела неподвижно, зловещим символическим сфинксом Франца Штука. Когда Плевицкая покидала Дюльбер и издали поклонилась вдовствующей экс-императрице, та снова молча наклонила голову и опять выпрямилась на своем троне, в прежнем каменном оцепенении и с безжизненно вытянутыми на подлокотниках сухими руками…

Известно, что спустя время у берегов Мисхора бросил якорь английский крейсер, принявший на борт этих трех членов бывшей царской семьи и доставивший их на родину старухи в Данию.

Древняя руина династии Романовых прожила еще много лет и после того, как ей доставили пепел, извлеченный колчаковской белогвардейской комиссией из шахты «Урочища трех сосен», который она отказалась принять, не веря сообщению о конце династии…

Российская злая фея Карабос после смерти Александра III почти четверть века довлела над судьбами России, над безвольным царствующим сыном, ненавидя новую царицу, платившую ей тем же, и управляя всеми скрытыми пружинами государственного механизма, войнами, борьбой с революционным движением и сменой послов и министров.

Недаром после ее смерти Гитлер объявил в Берлине трехдневный траур.

Во время Октябрьской революции Плевицкая жила в своем селе, где у нее был уже великолепный коттедж, построенный в шведском стиле. Возле него — ни подсобных сооружений, ни сада. Отрезанная гражданской войной, она малодушно влилась в толпы откатывающихся с разгромленным фронтом белых и покинула родные места.

Не понимая революции, политически неразвитая, Плевицкая металась, тоскуя по родине, и, тут же подпадая под враждебное революции влияние, страдальчески пела на эстраде:

Но вскоре ее неудержимо стало тянуть с чужбины на родину. Она забрасывала Афанасьева письмами, умоляя его хлопотать о разрешении ей вернуться и вкладывая в конверты с этими письмами свои заявления и прошения.

С одним из таких заявлений, свернутым в трубку, Афанасьев не раз ходил на Лубянскую площадь, в ВЧК, надеясь попасть на прием к Ф. Э. Дзержинскому и подать лично ему просьбу Плевицкой. Загруженный днями и ночами напряженной работой, Дзержинский располагал строго ограниченным временем для приема посетителей. Его секретарь, зная дело, по которому ходит на прием Афанасьев, вынужден был пропускать людей, приходивших по гораздо более срочным и важным делам.

Наконец, он как-то сказал ему:

— Товарищ Афанасьев, Феликс Эдмундович начинает принимать ровно в три часа. Приходите без десяти, без пяти минут три, и, возможно, если кто-нибудь из назначенных на прием задержится, я пропущу вас первым…

На другой день, едва Афанасьев успел войти в приемную, как секретарь сказал ему:

— Пройдите к товарищу Дзержинскому, — и открыл дверь кабинета.

Дзержинский сидел за столом в накинутой на плечи шинели, спиной к окнам.

Афанасьев приблизился к столу, держа трубку с заявлением.

— Давайте! — протянул к нему руку Дзержинский и, приняв трубку, быстро раскатал ее на столе, обмакнул перо в чернильницу и сразу надписал что-то в верхнем углу заявления.

Так же быстро промакнув прессом написанное, он свернул трубку и сунул ее через стол Афанасьеву.

— Возьмите!

Пораженный этой стремительностью, молниеносной читкой заявления, которое, как ему показалось, Дзержинский охватил одним взглядом, Афанасьев, приняв трубку, пятился к двери, растерянно произнося какие-то слова благодарности за разрешение волновавшего его вопроса…

— Вы прочтите! — сказал Дзержинский.