Ясунари Кавабата - Танцовщица из Идзу

На обратном пути зашел в «Косюя» к актерам. Они как раз ужинали. Ели рис и вареную курицу, выуживая куски прямо из кастрюли.

— Ну, хоть чуточку попробуйте! — начала упрашивать меня сорокалетняя. — Хоть капельку! Может, вам неприятно, что женщины ковырялись в кастрюле своими хаси, но вы уж не побрезгуйте. Хоть ради интереса отведайте — будете потом рассказывать, как ужинали с бродячими актерами…

Она вытащила из корзины пиалу и хаси, велела Юрико их вымыть и подать мне.

Потом все снова стали упрашивать меня задержаться еще на один день — завтра ведь заупокойная служба по ребеночку, сорок девятый день исполнится, как он умер, бедненький. Я отказался, ссылаясь на занятость. Тогда сорокалетняя сказала:

— Ну что ж, ничего не поделаешь… Но вы хоть на зимние каникулы приезжайте. Мы ждать будем. Выйдем встречать вага пароход. Вы уж не откажите в любезности, сообщите, когда будете. Приезжайте обязательно! И не вздумайте в гостинице становиться, обидите нас… Приезжайте, мы вас встретим.

Чуть позже, когда в комнате остались только Тиоко и Юрико, я пригласил их в кинематограф. Тиоко, бледная и измученная, прижимая руки к животу, сказала:

— Куда уж мне! Я и так еле дышу. Такая трудная была дорога.

Юрико сидела потупившись, вся застывшая, и молчала.

Внизу Каору играла с хозяйским ребенком. Увидев меня, бросилась к матери, стала упрашивать, чтобы ее отпустили со мной в кинематограф. Потом подошла ко мне, рассеянная, потускневшая, подала гета. Когда я выходил, она гладила собачку и даже не подняла глаз. Казалось, она лишилась сил. Я не решился заговорить с ней — такое у нее было замкнутое, отчужденное лицо.

Пошел в кинематограф один. Чтица при свете крохотной лампочки читала пояснительный текст [4] В Японии немые фильмы сопровождались чтением пояснительного текста. . Я тут же поднялся и вернулся к себе в гостиницу. Присел на подоконник, стал смотреть на ночной город. Смотрел и смотрел в темноту, поглощавшую тусклые огни редких фонарей. Все время казалось, будто издали доносятся глухие удары барабана. Из глаз хлынули беспричинные слезы.

В семь утра, когда я завтракал, с улицы меня позвал Эйкити. На нем было черное хаори с гербами. Наверно, надел лучшую свою одежду в честь моих проводов. Женщины не пришли. Мое сердце сжала тоска.

— Мы хотели проводить вас все вместе, — сказал Эйкити, — но вчера очень уж поздно легли. Женщины совсем замучились. Сил у них нет подняться. Просили передать вам свои глубочайшие извинения. А еще просили приезжать зимой. Мы ждать будем.

Утренний ветер дул по-осеннему. Было свежо. По дороге Эйкити купил мне четыре пачки папирос «Сикисима», персимоны и освежающие пилюли с пряностями, которые назывались «Каору».

— Ведь Каору зовут мою сестру. — Он слегка усмехнулся. — А персимоны пригодятся вам на пароходе. Мандарины совсем не то. Говорят, персимоны помогают от морской болезни.

Я снял мою новенькую кепку, надел ему на голову.

— А это вам на память!

Потом я достал из портфеля помятую форменную фуражку, расправил складки, нахлобучил ее по самые уши.

Мы оба рассмеялись.

Когда мы были уже на пристани, я увидел маленькую фигурку, сжавшуюся в комочек у самого берега. Сердце мое дрогнуло и будто раздалось, словно сама танцовщица влетела в него. Но она осталась неподвижной, пока мы не подошли совсем близко. Тогда она молча мне поклонилась. Такая трогательная, с остатками вчерашней краски в уголках век… Такая важная, как рассерженный ребенок…

Эйкити спросил:

— Остальные тоже придут?

Она покачала головой.

— Все еще спят?

Каору кивнула.

Пока Эйкити ходил за билетом на пароход и за талонами на катер, я пытался заговорить с Каору. По-всякому пробовал, и так и сяк. Но она молчала, уставившись в одну точку — куда-то вдаль, где канал вливался в море. Молчала и все время кивала. Кивала и кивала, даже не дослушав до конца фразу.

Вдруг я услышал чей-то голос:

— Вот, тетенька, подходящий человек…

С этими словами ко мне приблизился мужчина, землекоп по виду.

— Господин студент, — сказал он, поклонившись, — ты в Токио едешь, да?.. Вот мы и решили тебя попросить… Сразу видно — человек ты надежный. Сделай милость, довези до Токио эту старуху… Несчастная она. Такое горе случилось! Сын у нее на серебряных копях Рэнтайдзи работал. А теперь помер, и невестка тоже. От этой… как ее… инфлюэнции. Померли они, значит, и трех детишек оставили. Куда же бабке-то с ними? Посоветовались мы и решили на родину ее отправить. Она сама из Мито. Уж присмотри ты за ней, господин студент, не откажи! Бабка последнее время совсем плохая стала. Как приедете в Рейганто, проводи ее на вокзал Уэно да посади в электричку… Хлопот, конечно, много, но уж мы тебя так просим! Да ты взгляни на нее, самому жалко станет.