Ясунари Кавабата - Танцовщица из Идзу

— Смотри, зубья сломаешь, — сделала ей замечание сорокалетняя.

— Ничего, ведь в Симода вы купите мне новый.

Я давно уже задумал попросить у нее этот гребешок на память, когда мы будем расставаться — Каору закалывала им спереди свою прическу, — и сейчас мне было неприятно, что она им расчесывает собаку.

На противоположной стороне лежали связки бамбуковых жердей. Мы с Эйкити решили взять по палке — с ними удобнее шагать. Мы было уже поднялись, но Каору нас опередила, она быстро вскочила и притащила длинную жердь, больше нее самой.

— Зачем тебе такая? — спросил Эйкити.

Она смутилась, покраснела и протянула палку мне.

— Это вам… Хорошая будет палка. Я самую толстую выбрала…

— Да нет, не надо, отнеси назад. Очень уж толстая. Увидит кто-нибудь и сразу догадается, что украли. Нехорошо получится.

Она отнесла палку обратно, выбрала другую, потоньше. Так же бегом вернулась к нам, подала мне палку и сразу, словно исчерпав все силы, опустилась на землю, привалившись спиной к насыпной меже рисового поля. Ждала, когда поднимутся женщины.

И снова мы шагали по дороге. Я и Эйкити впереди. Вдруг до меня донесся голос Каору:

— Ну и что, можно вырвать и золотые вставить…

Она шла рядом с Тиоко. Юрико и сорокалетняя немного отстали. Тиоко сказала:

— И то правда. Надо ему посоветовать…

Они, кажется, говорили обо мне. Обсуждали мою внешность. Тиоко, наверное, упомянула о моих очень неровных передних зубах, а Каору сказала: «Можно вставить золотые». Меня это нисколько не задело, я даже не стал больше прислушиваться, так велико было чувство близости к этим людям, возникшее в моей душе. Некоторое время они говорили тихо, а потом до меня снова долетел голос Каору:

— Хороший человек…

— Да, кажется, действительно хороший.

— Хорошо, что хороший, правда?

Как просто и откровенно прозвучали эти слова! Голос, с детской непосредственностью озвучивший мысли. И я безо всякого сопротивления поверил этому голосу: ну да, я хороший человек! Я хороший, и горы вокруг хорошие, светлые… Под веками сладко защипало. А мне-то, в мои двадцать лет, столько мучений доставлял собственный характер. Дух сиротства отравлял мое существование, и я, не вынеся этого гнета, отправился в путешествие по Идзу. И теперь я испытывал огромное чувство благодарности к людям, признавшим меня хорошим малым, хорошим в самом обычном смысле слова. Горы совсем посветлели, потому что море было уже близко. Я размахнулся бамбуковой палкой и срезал несколько травяных стеблей.

На дороге, при входе в некоторые деревни, стояли деревянные щиты:

«Попрошайкам и бродячим актерам вход воспрещен!»

Дешевые номера «Косюя» находились на самой окраине Симода, неподалеку от северного въезда. Вместе с бродячими актерами я поднялся на второй этаж, оказавшийся обыкновенным чердаком. Потолка не было, а у окна, выходившего на тракт, чердачная крыша нависала над самой головой.

— Плечи не ломит? Руки не болят? — озабоченно спросила Каору сорокалетняя.

— Совсем не болят! Играть могу!

Каору вскинула и плавным жестом опустила руки, как во время игры на барабане.

— Вот и хорошо…

Я попробовал поднять барабан.

— Подумать только, какой тяжелый!

— Конечно, тяжелый! А вы и не знали? Гораздо тяжелее вашего портфеля, — рассмеялась Каору.

Мои спутники весело и шумно знакомились с постояльцами «Косюя». Народ здесь подобрался им под стать — такие же бродяги актеры и циркачи. Симода, по-видимому, был любимым пристанищем этих перелетных птиц. В комнату заглянул ребенок хозяйки, малыш, еле-еле ковылявший на еще не окрепших ножках. Каору сунула ему блестящую медную монетку. Когда я собрался уходить, она раньше меня выскочила в переднюю и, подавая мне гета, тихонько сказала:

— Возьмите меня, пожалуйста, в кинематограф…

Эйкити отправился со мной в гостиницу, принадлежавшую, как говорили, бывшему градоправителю. За нами увязался какой-то оборванец, но на полпути отстал. Мы посидели часок в бассейне, потом пообедали свежей рыбой.

Прощаясь с Эйкити, я дал ему маленький бумажный сверточек — там были деньги, совсем немного.

— Купите, пожалуйста, цветов для завтрашней заупокойной службы. Положите их на алтарь, от меня…

Деньги у меня были на исходе, завтра придется ехать в Токио утренним пароходом. Актерам я сказал, что меня ждут дела, и они не слишком уговаривали меня остаться.

Часа через три после обеда я вновь почувствовал голод, поужинал и отправился гулять. Один. Пересек мост, побродил в северной части города, поднялся на гору, местную Фудзияму. Весь порт передо мной лежал как на ладони. Очень живописная картина.