XXXVII
Бывший Кеттельринг вздохнул. Ну вот, теперь все ясно, теперь хоть убей, не может быть хуже. И подумать только, даже когда я лез на четвереньках за этими долларами, я не капитулировал, не крикнул мысленно: довольно, я сдаюсь, я вернусь домой с повинной... Я только пил и плакал над унижением человека. И это было... своего рода победой...
А теперь ты сдаешься?
Да, теперь я сдаюсь. И как охотно, боже, как охотно! Если хотите, чтобы я наплевал себе в лицо или снова пополз на коленях, я сделаю и это. Я знаю почему: ради нее, ради дочери камагуэно.
Или затем, чтобы взять верх над ее старым отцом?
Молчи, это неправда! Ради нее! Разве я не сказал ей, что вернусь, разве не дал честного слова?
Твое честное слово, сутенер!
Ну и пусть сутенер, зато я теперь знаю, кто я.
Человек становится цельным лишь после поражения.
Тогда он осознает: вот это бесспорно подлинно, это неотвратимая действительность.
Это поражение?
Да, это поражение. Какое облегчение испытываешь, когда можно сдаться - сложить руки на груди и покориться...
Чему?
Любви. Быть униженным и побежденным и любить, вот тогда по-настоящему поймешь, что такое любовь. Ты не герой, а презренный, побитый сутенер.
Ты ползал на четвереньках, как животное, и все же ты будешь облачен в лучшие одежды и на палец твой наденут перстень. В этом чудо. Я знаю, знаю, она ждет меня! И теперь я могу прийти за ней. О господи, как я счастлив!
Правда, счастлив?
Безмерно счастлив, даже в дрожь бросает. Коснись моего лица, смотри, как у меня горят щеки.
Только левая щека - на ней горит та пощечина.
Нет, не пощечина! Разве не знаешь ты, что Мери поцеловала эту щеку? Да, поцеловала и оросила ее слезами. Не знаешь? Это искупление всего прошлого...
Скольких мук это стоило! Сколько было тоски, и потом этот адский труд. Все ради нее.
И пощечина тоже была ради нее?
Да, и пощечина! Она была нужна, чтобы свершилось чудо. Я приду за Марией. Она будет ждать меня в саду, как тогда...
...И положит свою руку на твою?
Ради бога, не говори о ее руке. Стоит напомнить мне о ней, и у меня дрожат пальцы и подбородок.
Как она тогда взяла меня за руку своими нежными пальцами. Перестань, перестань!
И ты счастлив безмерно?
Да, нет... погоди, это пройдет, проклятые слезы...
Неужели можно любить до беспамятства?! Если бы она ждала меня вон там, около того крана, я бы ужаснулся: "Боже, как далеко! Когда еще я добегу туда!" Если бы я даже держал ее за руку, за локти... боже, как далеко!
Значит, ты счастлив?
Где там, ведь ты видишь, что я с ума схожу!
Когда же я увижусь с ней?! Прежде надо вернуться домой, ведь правильно? Надо смириться, прийти с повинной и получить прощение... вернуть себе имя и личность... А потом снова за океан... Нет, это невозможно, я не переживу... нельзя ждать так долго!
А может быть, прежде съездить к ней и рассказать?..
Нет, этого я не могу, не смею, так нельзя. Я сказал ей, что приду за ней, когда у меня будет на это право. И я не магу обмануть ее. Прежде нужно домой, и только потом... Я громко постучу в ее ворота, я войду и с полным правом потребую: "Откройте, я пришел за ней!"
Негр-полицейский, уже долго поглядывавший на человека, который разговаривает сам с собой и машет руками, подошел поближе. "Эй, мистер!"
Бывший Кеттельринг поднял взгляд.
- Понимаете, - торопливо заговорил он, - прежде всего мне нужно домой... Не знаю, жив ли еще мой отец, но если жив, то, видит бог, я поцелую ему руку и скажу: "Благослови, отец, свинопаса, который рад был наполнить чрево свое рожками, что жрут свиньи... Я согрешил против неба и перед тобою, и уже недостоин называться сыном твоим". А он, старый скупец, возрадуется и скажет: "Этот сын мой был мертв и ожил; пропадал и нашелся". Так сказано в писании.
- Аминь! - произнес чернокожий полицейский и хотел отойти.
- Погодите минутку. Это значит, что блудный сын будет прощен, да? Ему простится распутство и утолен будет волчий голод его. Забыта будет и та пощечина... "Принесите лучшую одежду и оденьте его и дайте перстень на руку его..."
Бывший Кеттельринг встал со слезами на глазах.
- Думаю, что мой отец все-таки еще жив и ждет меня на склоне лет, чтобы сделать из меня богача и скрягу по образцу и подобию своему. Вы не знаете, да, вы не знаете, чем пренебрег блудный сын, не знаете, чем он жертвует... Нет, не жертвует, ведь она ждет! Я приду, Мери, я вернусь, но прежде нужно домой, домой...
- Я провожу вас, мистер, - сказал полицейский. - Вам куда?
- Туда, - широким жестом показал он на небо и на горизонт, где беззвучно сверкали зарницы.
Читать дальше