Карел Чапек: Метеор

- Давайте-ка сюда эти денежки! - отозвался наследник тридцати миллионов. - И скажите старику, что я желаю ему многих лет жизни, пусть он меня подольше подождет.

Анархистка восторженно зааплодировала.

Почтенный адвокат игриво погрозил ей толстым пальцем.

- Смотрите, не вскружите голову нашему юному другу. Пусть позабавится, почему бы и нет - но и только, понятно?

Девушка показала ему язык. Но сияющий благодушием адвокат уже сердечно жал руку блудного сына.

- Милый и дорогой друг, - сказал он растроганно, - мы все будем уповать на ваше скорое возвращение.

Блудному сыну тогда было восемнадцать лет. До совершеннолетия он пробавлялся, как умеют только молодые люди; сейчас он уже не помнит, как это ему удавалось, а главное, кому и сколько он остался должен. Ну конечно, Париж, Марсель, Алжир, Париж, Брюссель, Амстердам, Севилья, Мадрид и снова Париж... Насколько ему было известно, после распада семьи, отца ничто больше не удерживало, и он полностью предался прямо-таки болезненному стяжательству и мелочному, старческому скопидомству.

Бог с ним, пусть себе набивает мошну! Точно в день совершеннолетия перестало поступать скромное содержание. Блудный сын разъярился: "Думаете, я теперь приползу на коленях? Как бы не так!" Он попытался работать, но странное дело: именно теперь его постигли лишения и нужда, а когда он попробовал снова вести легкую жизнь, это уже не получилось, бедность наложила на него отпечаток, вызывавший недоверие у людей. Была у него тогда девушка, которая болела и осталась без работы. Ему было жалко ее и хотелось помочь. Он написал отцовскому адвокату, что просит на короткий срок несколько тысяч франков... и получил ровно столько, сколько стоит билет третьего класса из Парижа домой. В сопроводительном письме говорилось, что уважаемый папаша готов простить его, если сын проявит желание разумно трудиться дома, и так далее.

Пожалуй, именно в тот день блудный сын стиснул зубы и сказал себе уже без легкомысленной заносчивости: "Нет, лучше я сдохну с голоду".

Бывший мистер Кеттельринг, сидящий на бревнах в Порт-оф-Спейн на острове Тринидад, даже испугался: он сейчас вслух повторил эти же самые слова, но, произнося их, задумчиво покачал головой.

XXXVI

Сейчас Кеттельринг видит свое прошлое с поразительной ясностью: будь он тогда по-настоящему, действительно беден, он бы наверняка обосновался где-нибудь; возможность представлялась не раз, можно было, например, стать бухгалтером в Касабланке или коммивояжером по продаже перламутровых пуговиц в Марселе. Но представьте себе, что вы, наследник тридцати, сорока или пятидесяти миллионов - бог весть сколько накопил за это время старик! - подвизаетесь в роли коммивояжера, который с покорным терпением уламывает грубого, пыхтящего лавочника взять тридцать дюжин пуговиц. Временами Кеттельринг остро сознавал комичность своего положения и не мог отнестись к нему всерьез, не мог усердно, в поте лица выторговывать десяток франков или песет. По лицу его часто было видно, что он лишь забавляется своим делом, и это оскорбляло людей, да и сам он не раз развлекался такими провокационными выходками, что приходилось поскорей менять службу.

Кеттельринг вспоминает об этом не без удовольствия. Недешево я вам достался, ослы. Может быть, у вас еще и сейчас дух захватывает от злости, когда вы вспоминаете дерзкого юнца, который был неучтив с вами: счастливо, мол, оставаться, плевать я на вас хотел. Но сейчас, когда он размышляет об этом, ему кажется, что все это была какая-то призрачная, не настоящая действительность: что бы он ни делал, его не покидало сознание, что все это временно, невсерьез, а как-то наугад и на пробу. Подлинным было упрямство, одно лишь упрямство, которое вело его и по верным, но чаще по ложным путям. В самом бедственном положении он не забывал, что многомиллионное состояние у него под рукой: только пожелай, потянись, и готово. Можешь позвякивать в кармане этим богатством, когда бродишь по улицам, бездомный и неустроенный, можешь ехидно подмигивать людям, которые сторонятся подозрительного бродяги...

Знали бы вы, кто я такой... В кармане у меня миллионы, но мне не по средствам даже кружка пива. Есть там еще пять медяков, на них я куплю чайную розу.

Он вечно забавлялся своим положением. Разве можно забыть острое переживание первого попрошайничества! Помнится, это было в Барселоне, на площади Рамбле, где прыгали стаи воробьев... Старая дама с четками на руках испуганно воззрилась на улыбающегося парня. "Рог Dios misericordia, senora" 1.