Владимир Яцкевич - Цветок в пыли. Месть и закон

Лишь Тхакур был спокоен. Он оглядел заволновавшуюся массу крестьян оценивающим взглядом: как будто отстраненно наблюдая за новыми проявлениями человеческой подлости, которой он успел наглядеться в жизни. И, как всегда, эта подлость была все такой же бессмысленной и недальновидной, как будто можно купить мир предательством. И зачем им нужен такой мир — мир страха, грозящего каждый день отовсюду, из каждой щели, в которую может протиснуться дуло габбаровской винтовки?

— «Неужели вам не жаль своих детей?» — дочитал староста и с особым чувством произнес имя, стоявшее под письмом: — «Габбар Сингх».

Староста победно поглядел на Тхакура, прикидывая, будет ли он раздавлен тем, что должно последовать за чтением этого письма.

Крестьяне не заставили себя долго ждать. Первым начал пожилой человек в темно-серой изношенной одежде. Он пришел сюда прямо с поля, не успев вымыть измазанные в земле руки.

— Послушай, Тхакур, — сказал он, прижимая к груди короткое древко мотыги, — Габбар может уничтожить всю деревню.

Тхакур обернулся к нему и, пройдя мимо отступающих при его приближении людей, посмотрел прямо в испуганные глаза застывших рядом с крестьянином дочерей.

— В этом мире справедливость стоит дороже всего, — сказал он, тщательно подбирая слова так, чтоб они дошли до каждого стоящего на этой площади. — И часто плата за нее — жизнь.

Он посмотрел вокруг и понял, что они слушают его, эти суровые крестьяне, их усталые жены, чумазые дети. Но что они думают о нем и о своей жизни вообще, намерены ли они мириться с Габбаром и дальше или все-таки решатся рискнуть своими жизнями ради справедливости.

— Тхакур! — обратился к нему исхудалый долговязый крестьянин, положивший руки на голову своего маленького сына, будто опасаясь, что кто-нибудь захочет отнять у него мальчика. — Мы — крестьяне, а не солдаты, жизнь наших детей нам дороже всего, — сказал он мягко и добавил: — Пойми это… и не осуждай.

— Да, мы крестьяне, — быстро ответил поворачиваясь к нему Тхакур. — Мы крестьяне, и страна наша всегда была крестьянской. Но когда кто-нибудь нападал на нас, посягал на нашу мирную землю, мы, крестьяне, брали в руки оружие и защищали свою родину. В наших жилах течет кровь борцов. Кровь борцов, а не трусов! — почти крикнул Тхакур.

— Какую пользу принесет кровопролитие? — покачав седой головой, спросил древний старик-сапожник. — Разум — тоже один из способов борьбы.

— Может быть, ты и прав, старик, — вздохнул Тхакур, — но поверь, что склонить головы перед злодеем — это скорее трусость, чем разум.

— Правильно! — поддержал кто-то из толпы под одобрительные крики тех, кто помоложе и чья гордость еще не успела поникнуть под давлением унизительной жизни.

Староста гневно посмотрел туда, откуда донеслись крики. Этот безумец вербует сторонников для своей глупой войны! Если так пойдет и дальше, он будет диктовать тут свою волю.

— Тот, кто не склоняет головы, рискует потерять ее, — сказал он, вложив в эти слова всю свою ненависть.

— Ничто не заставит меня склонить голову. Пока я жив, я буду с гордостью ее носить. Я буду бороться, чего бы это ни стоило, — ответил ему Тхакур.

Он не стал бы так выражаться, если бы говорил в эту минуту только со старостой, честолюбие и желание любой ценой сохранить власть которого были ему хорошо известны. Он говорил сейчас со всей площадью и давал ей клятву — клятву бороться и победить.

— Это твое личное дело! — закричал староста. — А что будет с нами, если они останутся в деревне?

Он махнул рукой в сторону Виру и Джая, все более неуютно чувствовавших себя под настороженными взглядами крестьян.

Виру решил, что пришло время и ему сказать то, что он думает.

— Габбар все равно не оставит вас в покое, — усмехнулся он, засовывая руки в карманы. — Но если вы считаете, что этим спасете ваших детей… Мы согласны.

В ответ на его слова Басанти охнула и закрыла лицо руками. Ее мир рушился на глазах: только что не стало брата, а теперь то же самое грозит человеку, которого в мечтах она уже видела спутником своей жизни. Его выдадут Габбару, чтоб спасти деревню со всеми этими трусами, живущими здесь. Они не в состоянии помочь себе сами, а теперь еще решили выдать тех, кто бескорыстно за это взялся. Что может быть отвратительнее неблагодарности и предательства?

— К нашему сожалению — это неизбежно, — не унимался долговязый. — Мы не можем больше нести такой тяжкий груз.

Люди вокруг молчали. Басанти с тоской перебегала глазами с одного лица на другое, чтобы убедиться — в этой деревне не осталось настоящих мужчин. Видно, ей придется самой сказать им, что она думает о их низости.