Гюнтер Грасс - Под местным наркозом

Стараясь спастись, он изобразил ухмылку — ямочки так и не появились. Прежде чем я помог ему выйти из этого дурацкого положения, сообщив, что перемена кончилась, Шербаум сказал:

— Я вообще не знаю, о чем вы говорите. Мне совершенно все равно, что вы делали в свои семнадцать лет. Наверняка что-то делали или не делали, в семнадцать лет все что-то делают.

Подобно Зайферт, Шербаум тоже превратил меня в подопытного кролика.

— Вот вам, например, господин Штаруш. Когда я объясняю ему, что происходит во Вьетнаме, он рассказывает о своей шайке подростков и читает лекции о раннем анархизме семнадцатилетних. Но мне ни к чему его юношеская шайка. Что касается анархизма, то я его вообще не признаю. Решил стать врачом или чем-то в этом роде…

Шербаум от нас ускользнул. И мы с Ирмгард Зайферт пробегали весь пустой урок по школьному двору. То, чего не захотел выслушать он, пришлось проглотить мне, слово за словом.

— Мальчик даже не догадывается, что он воистину велик. Он видит лишь свой план, свой поступок и не понимает, какое эхо это вызовет, не понимает, что он наш спаситель…

(В ее голосе никаких колебаний.) Школьный двор почти пуст, и чуть слышно выдохнутое слово «Спаситель…» зависло в воздухе в виде идеально круглого пузыря…

— Действительно, Эберхард, с тех пор как появился юный Шербаум, во мне опять проснулась надежда. В нем такая сила и чистота, что он нас — да, я не боюсь это произнести, — что он нас спасет: мы должны вселить в него мужество.

Трезвый январский холод не дал ее словам улетучиться. (Ходить по морозу взад и вперед, открывать рот и повторять: «сила-чистота-мужество».) Я требовал, чтобы Ирмгард Зайферт оставалась на почве реальности, обращаясь к ней на «ты».

— Ты не должна накручивать Филиппа, он и так взвинчен, и это вполне понятно. Неблагородно взваливать на мальчика еще и нашу ношу. Кроме того, нечестно с твоей стороны превращать твой, прямо скажем, не очень благородный поступок в эдакую рождественскую елочку. Праздничная иллюминация здесь не к месту, дорогая. В конце концов Шербаум — не мессия. Спаситель… Курам на смех. Речь идет просто о пареньке с тонкой кожей, он чувствует не только несправедливость, с которой сам сталкивается, но и ту несправедливость, которая совершается далеко от него. Для нас Вьетнам в крайнем случае — результат скверной политики или неизбежное проявление продажной социальной системы, а его не интересует причина, он видит горящих людей и хочет это пресечь, во что бы то ни стало пресечь.

— Именно это я и называю, с твоего разрешения, подвигом во имя спасения…

— Никакого подвига не будет.

— Почему не будет? Время пришло…

— Возьми себя в руки. В конце концов мы, как педагоги, обязаны ясно растолковать мальчику последствия его поступка.

Но Ирмгард Зайферт нравились и она сама, и возможность отрешиться от земных расчетов. Не только холод вызвал румянец на ее щеках. Она смеялась, заполняя школьный двор тем оживлением, которое приписывают раннехристианским мученикам.

— Если бы я еще к тому же была верующей, Эберхард, то сказала бы: святой дух отметил мальчика, от него исходит сияние.

(При этом она такая тоненькая в своем пальто и жесты у нее робкие и неуверенные. Истерия молодит Ирмгард. Если я еще немного подожду, не поставлю ее на место, она, как переволновавшаяся девчонка, окончательно разнюнится в этот мороз, захнычет: «Но ведь это необходимо… Мы ведь должны… Пускай хоть какой-то отблеск… Это чудо, чудо…» Что она там плетет о чуде? Я сам был бы до смерти рад, если бы одного дерева вдруг не оказалось на месте, но голые каштаны стоят ровной шеренгой — без просветов.)

Когда я пересказал зубному врачу наш душещипательный разговор и шаманские заклинания на школьном дворе, он кратко и убедительно подвел итог:

— Способность вашей коллеги впадать в транс заставит мальчика задуматься, какого рода сторонников привлечет к нему его поступок. Чем больше она будет восторгаться, тем труднее ему будет чиркнуть спичкой… Держите меня и впредь в курсе. Ничто так не сердит героя, как рукоплескания до того, как он совершил задуманное. Таковы они все, эти герои.

Нет. Он не таков. Не герой. Не хочет вести за собой других. Не гонится за сторонниками. В его глазах не горит фанатизм. Он даже не умеет быть невежливым. Он не резок, не грубиян, не сильная личность. Никогда не захватывает первенство. (Его сочинения не в счет.) И не лезет вперед. (Ему без конца предлагают стать главным редактором школьной газеты, но он каждый раз отказывается: «Это не по мне».) При том он не робкого десятка, не стеснителен и не лентяй. Ни разу не случалось, чтобы он отстал от класса. И в то же время он никогда не старался казаться бесстрашным, вызывающе храбрым, не говорил, что не боится высоты. Его насмешки не оскорбительны. Его расположение не навязчиво. (Никогда он не был мне в тягость.) Он не лжет ни при каких обстоятельствах. (Только в сочинениях, но это не в счет.) Его трудно невзлюбить. И он не пытается нравиться. Внешность у него не броская. Уши не оттопырены. Он не говорит в нос, как его подружка. И он не вещает. Он не мессия. Не несет людям весть. Он совсем другой.