Гюнтер Грасс - Под местным наркозом

Ирмгард Зайферт и я отметили «легкое движение в зале». (Позже оно было зафиксировано в протоколе.) И демонстративно отвернулись. В зале шаркали ногами, покашливали, чихали, что, очевидно, должно было вызвать смех, — словом, обычная ученическая реакция. Мы начали рисовать рожицы на листках с повесткой дня, потом придумали себе новое развлечение — игру, в которую играли, будучи еще стажерами, когда гуляли вокруг Грюневальдского озера.

Она. Порядок перевода в следующий класс. Параграф А. Общие определения. Четвертый раздел.

Я. Плохо успевающий ученик, получивший оценку «неудовлетворительно», имеет меньше шансов на перевод в следующий класс, нежели ученик, получивший оценку «не вполне удовлетворительно».

Ирмгард поставила мне крестик, следующий вопрос получил право задать я.

Я. Второй государственный экзамен на замещение учительских должностей, параграф пятый, раздел первый.

Она. Экзамен начинается с допущения к нему.

Ирмгард Зайферт тоже получила крестик. Теперь была ее очередь спрашивать.

Она. Наказание в школе, права школьников, ШНО, раздел первый.

Я. В школах и воспитательных домах Западного Берлина запрещены телесные наказания… Иными словами, мне не разрешено отлупить своего ученика Шербаума, между тем не далее как вчера я серьезно размышлял: не лучше ли было затеять основательную потасовку, во время которой сломать ему кисть левой руки. Больница, гипсовая повязка, вынужденный досуг… И в результате сожжение собаки в публичном месте не состоится. Я с улыбкой получаю дисциплинарное взыскание. Что вы на это скажете?

Но Ирмгард Зайферт, оказывается, именно сейчас открыла для себя Шербаума. (Или открыла себя в нем?) Во всяком случае, в прелатской резиденции — на трибуне в это время зачитывали дополнительные предложения — она вполголоса завела ту же песню, что и он. Еще до конца заседания мы смылись, но она продолжала в этом же духе. Зайферт лепила Шербаума по своему образу и подобию, она превратила его чуть ли не в распятого Христосика. Он, видите ли, должен совершить то, что ей не удалось совершить в семнадцатилетнем возрасте.

— Не может быть, чтобы вы говорили серьезно!

— Правда, Эберхард. Я верю в этого мальчика.

И она сообщила о «своем все увеличивающемся понимании Шербаума». Почти дословно повторила стратегические наметки моего зубного врача.

— Если бы я могла придать ему мужества. Мне хотелось бы без устали вселять в него мужество.

Да, она за словом в карман не лезет, и аргументы у нее всегда наготове. И она не боится говорить о «внутренней задаче». Может, это из-за общения с декоративными рыбками? Я знаю, что она готовится к урокам, сидя перед аквариумом. Наверно, прислушивается к советам вуалехвостов и золотистых окуньков. Кого же ей еще слушать? Если говорить напрямик — Ирмгард Зайферт одинока.

А я, доктор! А я?.. Крошка Леванд уже опять подсунула мне записку. «Если вы не оставите в покое Флипа, ваше контрреволюционное поведение будет иметь последствия». Открытая угроза, доктор! И никто мне не помог. Бросить всю эту муть и уединиться. С меня довольно! С меня довольно! Пора придумать себе какое-нибудь бессмысленное хобби и уйти в него с головой: например, устраивать состязания в беге для улиток…

В переменку в десять часов она прижала Шербаума к задней стене крытой стоянки для велосипедов, отрезав ему пути к отступлению. И начала вселять в него мужество.

— Вы правы, Филипп. Разве вам помогут наши эрзац-решения, ежедневная капитуляция взрослых?

Меня она использовала в качестве подопытного кролика.

— Мы — не правда ли, дорогой коллега, — мы вот уже много лет как не способны к спонтанным действиям?

(В эту минуту я вспомнил только ту пощечину: «Я способен. Я способен». Так мне и следовало сказать. Однако я промолчал и нащупал языком свои мостовидные протезы.)

— Как часто я собиралась встать перед классом и дать показания: да, такой я была в свои семнадцать лет. Так я поступала, будучи семнадцатилетней… Помогите мне, Филипп. Покажите пример. Укажите дорогу, укажите нам дорогу, тогда наша несостоятельность не распространится на новые поколения.

Шербаум, казалось, не знал, смеяться ему или плакать.

— Я буду с вами, когда вы вступите на ваш тернистый путь.

Он заморгал и попытался было, отведя взгляд от ее блестящих глаз, проследить за мелькавшими в воздухе воробьями. Но ловушка была закрыта наглухо.

— Глядите на меня, Филипп. Я понимаю, что скромность мешает вам признать величие задуманного вами.