Йожеф Лендел - Лицом к лицу

— Это было бы замечательно, — говорит он, почти совсем смягчившись.

— Мы скоро уладим ваши дела, а потом, может быть, пошлем месяцев на шесть в санаторий — подлечиться. А потом… где бы вам хотелось работать?

Все это звучит довольно туманно, да и он не дает прямого ответа.

— Скажем, картографом. Я мечтал об этом, когда был мальчишкой. Конечно, сначала я хотел стать великим путешественником, исследовать все белые пятна на карте. Те, которые поближе к экватору, помните, Жюль Верн… А теперь я хотел бы просто быть картографом. В каком-нибудь бюро… Но как достать работу? Никто ведь не примет бывшего зека.

— Что за вздор! Какие-то фантазии. Шесть месяцев в приличном санатории как рукой снимут этот ваш… пессимизм.

Я стараюсь ободрить его болтовней вроде «все будет в порядке», но ведь он не несчастный Ричард Тренд. Это сильный человек, отнюдь не слабее меня самого.

— Вы так считаете? — снова набрасывается он на меня. — Санаторий… нервное расстройство и прочее? Позвольте тогда мне повторить: пусть я страдаю манией преследования, если так угодно всемогущему коммунистическому Богу. Но у меня печальное предчувствие, что я вовсе не схожу с ума, говоря: или очень скоро я уеду отсюда, то-есть из Александрова, на родину, или, если это дело запоздает, поеду прямым путем обратно в Сибирь.

— Ерунда! В истории ничто не повторяется.

— Согласно Марксу, трагедия иногда повторяется, но уже в виде комедии. Но в этом случае так не выйдет, разве что мы назовем комедией ту же трагедию, во многократ более трагичную. Будь что будет, а я хочу остаться свободным.

— Вы добиваетесь абсолютной свободы?

— Ах, гак приятно немножко поиздеваться над интеллигентом, не так ли, Баница? Я вам скажу прямо, чего я хочу: я хочу иметь записную книжку, чтобы записывать фамилии и телефонные номера моих друзей. Не так уж много, верно? И еще я хочу не ходить в вечном страхе, что моя записная книжечка может означать катастрофу для моих друзей и знакомых. Хоть столько свободы есть сегодня в Венгрии?

— Возможно.

— А вы сами, Баница, у вас такая книжечка имеется? А если да, то вы случайно не боитесь за своих друзей, будь позволено мне задать такой вопрос?

Это ехидство выводит меня из себя, но я сохраняю самообладание.

— У меня нет такой книжки, по той простой причине, что необходимый мне список знакомств находится у моего секретаря.

— Ответ достойный дипломата. А такие адреса, которые лучше не доверять секретарю, такие адреса у вас есть?

— Нет.

— И мой адрес вы тоже дадите секретарю?

— Естественно.

— Смело. Хоть какое-то утешение. В самом деле. — Он встал. — И мне уже пора идти, пока утешение еще действует…

— Я могу добавить, неофициально, что Венгрия просит о репатриации девяноста семи человек, каждый из которых срочно необходим на родине. Все, кто хочет вернуться, могут быть репатриированы, но по государственным причинам есть приоритетные случаи. С этим, я надеюсь, вы не начнете спорить? Кстати, в этом списке вы на третьем месте.

— Какое счастье! Какое счастье! А кто номер Первый?

— Начи Зоргер, переводчик, лингвистический гений.

— А, да, ему первое место принадлежит по праву. Говорит на двадцати семи языках, переводит с одного на другой.

— Вы с ним встречаетесь?

— Конечно, он тоже живет в Александрове. Изучает латвийский. Похоже, что кроме латвийского ему уже нечему учиться. А кто идет после него?

— Менее известный товарищ. Он, видимо, пошел в гору в те годы, когда мы были изъяты из обращения.

— Возможно. А кто составлял список?

— Будапешт, министерство внутренних дел.

— И я на третьем месте?

— Как видите.

— По сути дела, мне следовало бы веселиться. Я и рад бы, но что-то слишком устал.

— Я тоже. Но нужно сказать еще кое-что. Мы весь день напролет как бы поглядывали на лакмусовые бумажки: покраснеет ли голубая? Станет ли голубой красная? Кислота или щелочь? Щелочь или кислота? Очень утомительно, когда двое людей, близких людей, ведут такой эксперимент.

— Утомительно, но и грустно тоже. Вину за это сложим частично на мое нервное истощение. Хотя причина, конечно, не только в этом…

— Я отлично понимаю, что вас гложет ненависть. Отсюда и все предубеждения. Хотите вы этого или нет, но я считаю, что в этом виновато состояние ваших нервов, Лассу.

Он идет первым. Проходя в дверь, говорит:

— Мы не докопались еще до самого сердца проблемы. По мне, глубочайший и основной вопрос заключается вот в чем: возможно ли излечение от разрушительных последствий случившегося в психике людей — я говорю людей, но мог бы сказать: всего человечества, — и, что еще важнее, можно ли избежать повторения случившегося в будущем. Вот о чем я думаю, хладнокровно и бесстрастно, скидывая со счетов личные обиды, как врач, которого не может отвлекать симпатия к пациенту. Именно так я думаю о брате.