Мопассан Де: Иветта

Саваль спросил:

- А кто в настоящее время хозяин здешних мест? Сервиньи пожал плечами в знак неведения.

- Понятия не имею Последний, кого я знал, был английский пэр, но он уехал три месяца тому назад Теперь она, должно быть, живет за общий счет, за счет игры или же игроков - у нее бывают разные причуды. Но скажи: мы ведь поедем в субботу обедать к ней в Буживаль, не правда ли? В деревне чувствуешь себя вольнее, и я, надеюсь, выведаю, наконец, что у Иветты на уме - Охотно поеду, у меня как раз этот день свободен.

Шагая по Елисейским полям под огнистой пеленой звездного неба, они вспугнули парочку, расположившуюся на скамейке, и Сервиньи проворчал:

- Какая ерунда и какая серьезная штука - любовь! Как она банальна и занимательна, всегда одинаковая и всегда иная! Оборванец, который платит этой вот девке двадцать су, ждет от нее того же, за что я заплачу десять тысяч франков какой-нибудь Обарди, хотя та, вероятно, не моложе и не умнее этой шлюхи. Что за нелепость!

Он помолчал несколько минут и заговорил снова:

- А все-таки здорово повезет тому, кто станет первым любовником Иветты Я бы за это дал.., я бы дал...

Он так и не придумал, что бы дал за это И Саваль распрощался с ним на углу Королевской улицы.

2

Стол был накрыт на веранде, выходившей на реку. Снятая маркизой Обарди вилла "Весна" стояла высоко над излучиной Сены, которая поворачивала к Марли у самой ограды парка.

Напротив дачи гигантские деревья острова Круасси замыкали горизонт зеленым шатром, а течение реки открывалось взгляду вплоть до плавучего ресторана "Лягушатня", спрятанного в листве.

Спускался вечер - тихий вечер, красочный и мягкий, какие бывают на берегах реки, мирный вечер, который навевает блаженное чувство покоя. Ни малейшего шороха в ветвях, ни малейшей ряби на светлой поверхности Сены. Однако жарко не было, было только тепло, было отрадно жить на свете. Благодетельная прохлада поднималась от берегов Сены к ясному небу.

За чащей дерев солнце склонялось к другим странам, и воздух дышал уже негой отходящей ко сну земли, дышал в затихших просторах невозмутимой жизнью вселенной.

Все восхитились, когда вышли из гостиной к столу. Умиленная радость охватила сердца при мысли о том, как приятно будет пообедать здесь, на лоне природы, созерцая речную гладь в свете сумерек и вдыхая чистый, душистый воздух.

Маркиза опиралась на руку Саваля, Иветта - на руку Сервиньи.

Они были только вчетвером.

Обе женщины были совсем не те, что в Париже, особенно Иветта.

Она почти не говорила, казалась томной и задумчивой. Саваль еще не видел ее такой, он спросил:

- Что с вами, мадмуазель? Вы очень изменились с прошлой недели, стали совсем серьезной особой. Она ответила:

- На меня так действует природа. Я сама не своя; впрочем, у меня всегда день на день не похож. Сегодня я буду казаться сумасбродной, а завтра - воплощенной элегией. Я переменчива, как погода, а почему - сама не понимаю. Знаете, я на все способна, смотря по настроению. Бывают дни, когда я могу убить, - только не животное, животное я бы не убила никогда, а человека, да, могу убить, - а бывает, что я плачу из-за пустяка. Какие только мысли не мелькают у меня в голове! Многое тоже зависит от того, как встанешь. Утром, проснувшись, я уже могу сказать, какой буду до самого вечера. Может быть, сны влияют на нас. У меня еще многое зависит от книги, которую я читаю. На ней был наряд из белой фланели, и широкие складки ткани мягко обхватывали ее стан. Свободный сборчатый корсаж лишь намечал, не подчеркивая, не облегая, упругую, уже зрелую, ничем не стесненную грудь. А тонкая шея выступала из волны кружев, своей чудесной живой белизной споря с платьем, и порой томно склонялась словно под тяжестью пышного узла золотых волос.

Сервиньи долго смотрел на девушку и наконец произнес:

- Вы сегодня очаровательны, мамзель. Я хотел бы, чтобы вы всегда были такой.

Она ответила с оттенком обычного лукавства:

- Только не объясняйтесь мне в любви, Мюскад! Сегодня я приняла бы это всерьез, и вы поплатились бы не на шутку.

Маркиза, казалось, была счастлива, вполне счастлива. Строгое черное платье, благородными линиями задрапированное вокруг полной и крепкой фигуры, скромная красная отделка на лифе, гирлянда красных гвоздик, идущая от пояса и закрепленная у бедра, одна красная роза в темных волосах, все в ее облике, в простоте наряда, на котором цветы алели, точно кровь, во взгляде, в медлительности речи, в скупости жестов - все таило сдержанный пламень.