Чарльз Диккенс - Письма 1833-1854

Желательно, чтобы Ханней * не подражал Карлейлю. Пожалуйста, выкиньте из его статьи бесконечные тире и, бога ради, не оставляйте тех мест, где говорится о вере этого человека в себя - на что он не имеет никакого основания и что по аналогии дало бы возможность оправдать все, что угодно. Янки, мне думается, вовсе не означает "американский", а относится к уроженцам Новой Англии.

"Во имя пророка Смита" * будет лучшим заглавием.

252

МИССИС РИЧАРД УОТСОН

Бродстэрс, Кент,

11 июля 1851 г

Дорогая миссис Уотсон!

Я так отчаянно зол на Вас за Вашу коротенькую извинительную записку и за то, что Вы делаете вид, будто верите, что я при каких бы то ни было обстоятельствах могу без интереса отнестись к чему-либо написанному Вами, что почти решил обрушить на Вас по-настоящему пространное письмо. Не будь я самым мягкосердечным человеком на свете, я бы так и сделал.

Бедный наш Ходдимэнд! Я так часто о нем думаю. Старческий недуг такого рода столь ужасен и жалок, что у меня нет сил выразить мое сочувствие и скорбь. В Абботсфорде я видел одежду, которую незадолго до смерти носил Скотт. Она хранится под препротивным стеклянным колпаком. Была там и старая белая шляпа, погнутая, покоробленная; так и видишь, как она помялась от судорожного подергивания трясущейся тяжелой головы ее владельца. Шляпа эта показалась мне такой яркой иллюстрацией к трогательному рассказу Локхарта о том, как Скотт пытался писать, опускал перо и плакал, - что с той поры в моем сознании она запечатлелась как символ иссякших сил и слабости ума. И мне представляется, как Холдимэнд в такой же вот шляпе растерянно бродит по этим прекрасным местам, и, вспоминая чудесное время, которое мы провели с ним там, вспоминая его доброту и чистосердечие, я думаю о том сне, в котором мы живем, пока мне на миг не начинает казаться, что это самый печальный сон, который когда-либо мог присниться. Прошу Вас, сообщите нам о Холдимриде, если Вы что-нибудь узнаете о нем. Мы его очень любили.

Перехожу к другой стороне жизни и хочу рассказать Вам о том, как неделю назад я взял Чарли и трех его соучеников покататься по реке на лодке. Я заручился помощью крестного отца Чарли, моего старого друга, который отлично ладит с такими юнцами, и мы поехали в Слоу в сопровождении двух колоссальных корзин от Фортнэма и Мэзона, самым дождливым утром, когда-либо виденным за пределами тропиков.

Когда мы прибыли в Слоу, небо прояснилось. Однако мальчиков, вскочивших в четыре утра (было у словлено, что мы приедем в одиннадцать), мучили страшные опасения, что мы не приедем, а посему мы увидели, что они заглядывают в окна всех передних вагонов, превратившись в сплошные лица. Только лица, словно тел у них вовсе не было, - до того вытянулись их физиономии. Как только они нас узрели, лица тут же стянулись, словно на упругих пружинах, и жилеты объявились на положенном месте. Когда же из багажного вагона появилась первая корзина, они пустились в пляс вокруг носильщиков, а уж когда за ней последовала вторая, с бутылками, они в диких позах стояли на одной ноге. Потом мы наняли две пролетки, я усадил мальчиков в первую, но усидеть на месте хотя бы секунду было свыше их сил - они то и дело подскакивали, будто чертики из коробочек. Таким образом мы добрались до "Тома Брауна, портного", где все они облачились в костюмы, подходящие для водного спорта, и пошли на пристань. Там они пронзительно завопили: "Махогани!" {Махогани - красное дерево (англ).} - сей джентльмен, лодочник по профессии, заслужил прозвище благодаря загорелому лицу. (В течение дня его величали то "Хог", то "Хогани", и он, но всей видимости, совсем позабыл о существовании своего имени.) При ярком солнце мы сели в нашу ладью под полосатым тентом, который я велел натянуть, и, усердно налегая на весла, пошли вниз по течению. Обедали мы в поле. Как я намучился от страха, что они опьянеют, какую душевную борьбу я претерпел, подчиняя гостеприимство разуму, - останется навеки скрытым. Даже теперь я чувствую себя постаревшим от переживаний. Однако все оказались молодцами. Правда, у одного юнца стал заплетаться язык и глаза полезли на лоб, как у рака, но это явление было кратковременным. Он все-таки пришел в себя и, как я полагаю, пережил поглощенный им салат. Во всяком случае, сведений, опровергающих мое предположение, не поступало, иначе меня привлекли бы к следствию, если бы таковое уже велось. В трактире мы ели грудинку и пили, а на обратном пути, в пяти или шести милях от дома, нас настигла сильная гроза. Таковы были выдающиеся события этого дня, который доставил мальчикам огромное удовольствие. Обед у нас был великолепный, и "Махогани", распив бутылку легкого шампанского, заявил, что впредь не станет связываться с компанией, которая пьет пиво или квас. Но промокнуть до костей - вот апогей всех радостей. Вам никогда в жизни не видеть подобного зрелища. Уже одно то, что им в голову не приходила мысль пойти домой переодеться или мысль о том, что какая-то сила может помешать им битых два часа торчать на вокзале, дабы проводить меня, - было поистине поразительным. Что до попыток вернуть их под присмотр особ женского пола на том основании, что мальчики вымокли до нитки, то таковые пришлось отбросить. Я счел великим достижением уже то, что они вполне цивилизованно шествовали по улице, словно были облачены в новенькие костюмы, хотя в действительности казалось, что только дотронься - и вся их одежда расползется в клочья, как намокшая папильотка.