Чарльз Диккенс - Жизнь и приключения Мартина Чезлвита (главы I-XXVI)

- Я хотел бы повидаться с ним!

- Как друг, я надеюсь? - спросил мистер Пексниф. - Простите меня, сэр, но он пользуется моим скромным гостеприимством.

- Я сказал, что хочу его видеть, - повторил старик. - Если б я был намерен относиться к нему иначе, чем дружески, я бы сказал: не давайте нам встречаться.

- Разумеется, дорогой мой сэр, вы так и сказали бы. Вы - сама искренность, я это знаю. Я постараюсь осторожно сообщить ему о такой радости, если вы извините меня на минутку, - сказал мистер Пексниф, выходя из комнаты.

Он так осторожно подготовлял мистера Джонаса к этому сообщению, что прошло не менее четверти часа, прежде чем они вернулись. Тем временем успели появиться обе молодые девушки, а вместе с ними появилось и угощение для приезжих.

Как ни старался мистер Пексниф, по свойственной ему добродетели, научить Джонаса почтительно относиться к дяде и как ни старался Джонас, по свойственной ему хитрости, затвердить этот урок, - поведение молодого человека при встрече с дядей никак нельзя было назвать достойным или обворожительным. Быть может, никогда еще не выражало человеческое лицо такой смеси наглости и подобострастия, страха и задора, угрюмого упрямства и рабской угодливости, какие можно было прочесть на лице Джонаса, когда он то вскидывал потупленные глаза на Мартина, то снова опускал их и беспрестанно сжимал и разжимал руки и переминался с ноги на ногу, в ожидании, пока с ним заговорят.

- Племянник, - сказал Мартин, - вы, как я слышу, были почтительным сыном.

- Мне кажется, таким же почтительным, как и все вообще сыновья, возразил Джонас, поднимая и снова опуская глаза. - Я не стану хвастаться, что был хоть сколько-нибудь лучше других сыновей, но думаю, что был и не хуже.

- Примерный сын, как я слышал, - сказал старик, взглянув на мистера Пекснифа.

- Ну да! - сказал Джонас, мотнув головой и опять поднимая глаза на мгновение. - Я был таким же хорошим сыном, как вы - братом. Коли уж на то пошло, горшку перед котлом нечем хвалиться.

- Вы говорите с горечью, которая свойственна сильной печали, - сказал Мартин, помолчав немного. - Дайте мне вашу руку.

Джонас подал ему руку и почувствовал себя почти свободно.

- Пексниф, - шепнул он, когда они усаживались за стол, - я ему тоже отлил пулю - не хуже, чем он мне. Мне думается, лучше бы он на себя оглянулся, чем кивать на других.

Мистер Пексниф ответил ему единственно толчком в бок, который можно было истолковать и как негодующий протест и как сердечное согласие, но который, во всяком случае, был настойчивым увещаньем по адресу нареченного зятя - замолчать. Затем он возвратился к исполнению обязанностей хозяина дома с обычной для него непринужденностью и любезностью.

Но даже бесхитростная веселость мистера Пекснифа не могла оживить общество или привести к согласию все противоречивые и враждебные элементы. Не легко было удерживать в границах затаенную ревность и зависть, которые недавнее объяснение заронило в грудь Чарити, и не один раз они готовы были вспыхнуть с такой силой, что казалось, неизбежно должно было последовать разоблачение всего, что произошло. Да и прекрасная Мерри во всей славе своей новой победы так растравляла и колола сердечные раны сестры своим капризным поведением и сотней маленьких испытаний покорности мистера Джонаса, что довела ее чуть ли не до помешательства и заставила выскочить из-за стола в припадке ярости, который вряд ли уступал по силе недавнему приступу злобы. Присутствие Мэри Грейм (под этим именем старый Мартин ввел ее в круг семьи), сильно стеснявшее всех, отнюдь не улучшало положения вещей, несмотря на то, что Мэри держалась тихо и спокойно. Но самые сильные испытания выпали на долю мистера Пекснифа: не говоря уже о необходимости неустанно поддерживать мир между обеими дочерьми, показывать вид, будто все его семейство живет дружно и согласно, обуздывать все возрастающую веселость и развязность Джонаса, которые проявлялись в мелких дерзостях по отношению к мистеру Пинчу и в какой-то не поддающейся определению грубости по отношению к Мэри Грейм (так как оба они были лица зависимые), ему все время приходилось быть начеку и умасливать богатого родственника, сглаживать и объяснять тысячи вещей, имевших подозрительный вид, тысячи всяких подозрительных совпадений, которыми так изобиловал этот злополучный вечер. Легко себе представить, что вследствие всего этого и многого другого, чему трудно даже подвести итог, к радости мистера Пекснифа примешивалась порция дегтя, гораздо больше той, какая примешивается обычно ко всем человеческим радостям. Быть может, никогда в жизни он не чувствовал такого облегчения, как в ту минуту, когда старик Мартин, взглянув на часы, объявил, что им пора домой.