Чжан Сяньлян - Женщина - половинка мужчины

Она стояла посреди комнаты. Я рассчитал правильно: увидев меня, она рванулась к дверям на улицу, крепко прижимая к себе вещественное доказательство. Я схватил ее, она отчаянно билась в моих объятиях. Тело, которое когда-то так возбуждало меня, было столь желанным, вдруг странным образом изменилось: окостенело, стало каким-то искусственным и словно неживым. Теперь оно отталкивало меня. Я хотел забрать тетрадь, но она вцепилась в нее мертвой хваткой. Мы продолжали бессмысленно бороться. Казалось, что текст пьесы на этом месте кончился и актеры не знают, что им делать дальше. Оставалось только, придерживаясь своих ролей, кое-как дотягивать фальшивый финал.

Как раз в эту минуту дверь отворилась и вошел Хэй Цзы. От неожиданности мы застыли в какой-то нелепой позе. Хэй Цзы с первого взгляда оценил обстановку. Он стал разжимать ее руки, приговаривая:

— Ну, отпусти, Сянцзю, давай по-хорошему…

Она выпустила тетрадь и, плача, убежала в спальню. Хэй Цзы покосился на меня.

Я сунул тетрадку в карман и, с трудом переводя дыхание, вышел вместе с Хэй Цзы на улицу. Здесь, пробуя свою силу, свистел зимний ветер. Он нес в поселок сухую траву с солончаков, будто примеривался — как бы получше перебросить и сам поселок в дикое поле. На дороге один за другим завивались хвосты желтой пыли, они мчались прямо на сбросившие листву, оголенные деревья.

Мы нашли более или менее тихое место и присели на корточки. Прикрываясь от ветра, закурили. Хэй Цзы сделал несколько затяжек и сказал:

— Я ничего не видел. И ничего не знаю. И не буду спрашивать тебя, что это за тетрадь. — Он на минуту задумался, а потом сплюнул и продолжал: — Однако мне с такими делами сталкиваться приходилось. Я тогда, черт бы меня побрал, хунвэйбином был, шатался по улицам Пекина. Да, черт бы нас всех побрал… Одна дрянь передала мне дневник своего мужа. А я тогда совсем дураком был и, не задумываясь, — тетрадку наверх. Этого мужика еще и осудить не успели, а она уже свидетельство о разводе получила… Я тебе скажу, старина Чжан, лучше пусть у тебя жена будет ленивая или жадная. Но не дай бог, если она превратится в домашний комитет безопасности!.. Боюсь, что в твоем случае дело безнадежное, старина. И ты еще наплачешься с этой бабой. Ведь она может в любое время на тебя донести. Хорошо бы тебе уехать…

На дороге было пусто, как будто всех людей тоже сдуло ветром. Я не затягивался, но папироса на ветру сама догорела. Кто бы помог разобраться в охвативших меня чувствах! Но свои чувства, наверное, никогда не передашь другому. Наверное, поэтому чужие проблемы всегда кажутся довольно простыми.

— Спасибо, — сказал я. — Ты мне здорово помог. Я уж не знаю, чем бы все кончилось. Черт ее знает…

А чем бы все кончилось? Я прекрасно понимал, что этот скандал исчерпал все ее силы. Женский гнев — как вода в песке. Сначала бурлит, шумит, а потом исчезает, так что и следов не найдешь. Я раздраженно отбросил догоревшую папироску, но ветер не дал ей улететь далеко.

— Э! — Хэй Цзы встрепенулся. — А, чтоб мне пусто было. Ведь я чуть не забыл. Я же затем и бежал, чтобы тебе сказать: днем, пока ты был на работе, по радио передали. Премьер Чжоу умер!

— Что? — Я смотрел ему в глаза, пытаясь осознать то, что услышал.

Теперь все ни к чему.

Я толкнул дверь и вошел в комнату. Сразу взял лопату и подпер ею дверь изнутри. Подошел к печке, открыл дверцу. В печке билось пламя, языки его вырывались наружу. Я вынул из кармана тетрадь, оторвал клеенчатую обложку и стал вырывать страницы и бросать по одной в печку. Я швырял их прямо в пылающий глаз печки: на, гляди, проверяй!..

Она была в спальне, сидела, притаившись, как мышь. Но вскоре, видимо, почувствовала запах паленой бумаги и, отдернув занавеску, вошла в комнату.

— Что ты делаешь? — Она бросилась ко мне и попыталась выхватить разодранную тетрадь.

Я оттолкнул ее.

— Тебе-то что. Или все еще надеешься отличиться?

Она посмотрела на меня широко раскрытыми глазами, как будто впервые видела. Обмякнув, она опустилась на табурет.

— Вот что я скажу тебе, Чжан Юнлинь. Не будет тебе счастья. Неужели ты думал, что я могу это сделать? Я ведь тоже человек.

Она сжала руки, так что пальцы побелели. Губы ее искривились, глаза ярко блестели, и по лицу медленно катились слезы.

Я знаю, что ты бы этого не сделала. Но у меня нет другого выхода. Я любил тебя. Но теперь должен сделать тебе больно. Так больно, чтобы ты смогла меня забыть.

— Кончено. — Я бросил в огонь последний листок. — Между нами все кончено.