Чжан Сяньлян - Женщина - половинка мужчины

Эх, я, «урод»! «Полмужчины»!.. Растратил все силы. Вот тебе самопожертвование и героизм: все — людям, мне же самому — ничего. Хотя, кто его знает, может, это что-то дает и мне? Спасение от отчаяния? Тоже неплохо. Есть чему порадоваться!

Я медленно брел по дороге. Мне казалось, что холодная водка и еда, которыми меня потчевали, смерзлись и комом стояли в горле. Судя по всему, они гонят не из пшеницы, а из батата или проса. Потому получается нечто горькое, вяжущее и терпкое. Я не только не разогнал кровь, но еще больше замерз.

Я толкнул дверь и еле удержался на ногах.

— Ай-я! На кого ты похож…

Она месила тесто у печи. Вытирая на ходу руки, бросилась ко мне. Мне показалось, что она необычайно сильная, так быстро она втянула меня в комнату, раздела, уложила на кан и накрыла «тракторным» одеялом.

— Думать надо, что делаешь! — приговаривала она, подтыкая одеяло. — Тоже мне, нашелся первый парень на деревне! Вон сколько здоровых да сознательных, что же они в воду не полезли? Я сразу обо всем узнала. И про себя подумала: «Вот дурак-то!» Только дураки так поступают. Ты должен был стоять себе на бережку сложив ручки. И смотреть, как ведут себя те, кто любит кричать о революции и о преодолении всяческих препятствий…

Она выбежала в другую комнату и вернулась, держа чашку горячего имбирного отвара.

— Ну-ка выпей скорей горячего. Я давно приготовила. Жду, жду — уж не знала, когда и вернешься. Нехорошие мысли даже начали в голову приходить — вдруг ты утонул…

Ее бормотание, испуганное и сварливое одновременно, успокаивало, я вдруг почувствовал настоящую заботу о себе. Удивительное создание — женщина! Непонятное и непредсказуемое. Чего здесь было больше — жалости, тревоги, сочувствия? Или все же — так называемой любви? А может, всего понемножку? Или вообще ничего особенного: просто помощь тому, с кем живешь рядом…

После чашки горячего горьковатого отвара я ощутил тепло и покой. Смерзшийся комок внутри растаял. Но кожа моя, как ни странно, оставалась очень холодной — будто я до сих пор плавал в ледяной воде. Я весь покрылся мурашками. Она залезла на кан и стала разминать мне руки и грудь — теми же движениями, какими только что месила тесто.

— Так тебе и надо! Зря ты не утонул. Вот утонул бы — устроили бы в твою честь траурный митинг. Да еще признали бы тебя коммунистом!.. Подвиг он совершил! А кто-нибудь тебе хоть доброе слово сказал? Странно, что еще никто не заявил, что ты хотел эту дыру расширить! Тебя, видно, жизнь мало била…

Под ее руками кожа потеплела, порозовела. У меня возникло ощущение, будто я парю в небесах на облаке. Я совсем расслабился. Ее лицо ускользало куда-то, улетало, как волшебный воздушный змей… Как хорошо, когда в доме есть женщина! А что говорила она? «Как хорошо, когда в доме есть мужчина»! Нет, на самом деле она что-то говорила насчет «товарищества из двух единоличных дворов». Мысли мои путались, я тихонько засмеялся.

— Ты чего смеешься? По-твоему, я не права? — Она шлепнула меня по щеке. — У! Поглядел бы на себя. Лицо до сих пор как лед… Давай я его у себя на груди погрею.

Она расстегнула пуговицы ночной рубашки и распахнула ее. Перед моими глазами возникли два белоснежных цветка лотоса. Белоснежные цветы с ярко-красной точкой в центре. Цветы тихо покачивались на глади чистого водоема. Они были крупнее, нежнее и прекрасней тех, что я хранил в своей памяти.

Как это удивительно! Я вдруг почувствовал то, чего не знал прежде. Это любовь? Я притянул ее к себе и крепко сжал в объятиях…

— Вот ты какой на самом деле! — Ее голос доносился словно откуда-то из-под воды, со дна озера.

— Да… я и сам не знал… — Я засмеялся. Смех был мучительным и восторженным одновременно, от него, как от судороги, перехватывало горло. Я смеялся — чем дальше, тем громче, мое тело сотрясалось, на глазах выступили слезы.

— А ты можешь… еще? — До меня снова откуда-то издалека доплыли звуки ее голоса.

— Могу! — сказал я свирепо.

К середине октября рис был полностью убран. На затесавшемся среди солончаков лугу вдруг выросло более десятка высоченных стогов. Эти золотые исполины были видны издалека и напоминали древние постройки из камня, поставленные посреди гладкой равнины неизвестно для чего. Днем казалось, что стога облицованы полированным камнем — так они ослепительно блестели на солнце. Вечером стога преображались, на них играли мягкие красноватые отблески заката, превращая их в летящие облака, которые постепенно исчезали в вечерней мгле…