Генри Джеймс - Предисловие к книге Джеймс Генри 'Повести и рассказы'

Как видно из записных книжек Джеймса, он придавал особенное значение мотиву превосходства Брайдона над его американским двойником-антагонистом. В разыгрывающемся между ними конфликте Брайдону принадлежит роль преследователя, его двойнику - роль преследуемого, "травимого", уличаемого противника, который сознает свою виновность. Превосходство Брайдона основано не только на широте его интеллектуального кругозора, но и на его нравственной силе: он заставляет своего двойника выйти из мрака, показаться, открыть свое отвратительное лицо и таким образом побеждает в этом странном единоборстве со своею собственной тенью. Излюбленная ситуация стольких романтических повестей и рассказов (о двойниках-антагонистах, о тени, отделяющейся от человека, и т. п. писали и Гофман, и Шамиссо, и По, и Андерсен, и многие другие) у Джеймса облекается в форму символической, но остро современной по своему социально-этическому смыслу "притчи" на тему о том, что может сделать с человеком капиталистическая Америка. И характерно для Джеймса раскрывающееся напоследок ироническое значение заглавия рассказа. "Веселый уголок", как Брайдон привык с детства называть старый фамильный дом, расположенный на перекрестке двух нью-йоркских улиц, оказывается местом, где калечат человеческие души.

Однако проблема выбора между США и Европой, к которой постоянно возвращался в своем творчестве Джеймс, не всегда решалась им однозначно. Обосновавшись в Англии, он видел и пороки британского общества и (как показывают его во многом автобиографические рассказы о художниках, в особенности "Смерть льва") чувствовал себя безгранично одиноким. Его мучила оторванность от родной почвы. Интересны в этом отношении воспоминания американского писателя Хэмлина Гарленда, посетившего Джеймса в Англии в конце 90-х годов. "Если бы я мог начать жизнь сначала, - сказал он тихо, устремив на меня мрачный взгляд, - то я был бы американцем. Я бы пропитался Америкой, я не знал бы других стран. Я изучал бы ее прекрасную сторону. Смешение Европы и Америки, которое вы во мне видите, оказалось губительным. Оно сделало из меня человека, который но является ни американцем, ни европейцем. Я потерял связь с моим родным народом и живу здесь один".

Джеймс особенно внимательно вглядывался в судьбу Тургенева, которого любил и как человека, и как писателя, которого считал своим учителем. Тургенев много лет провел вдали от России, но Джеймс понимал, что всем своим творчеством он был кровно связан с жизнью русского парода. "Его произведения - как у каждого великого романиста - сильно пахнут его родной землей и вызывают у того, кто прочел их, странное чувство давнего знакомства с Россией. Кажется, словно мы путешествовали там во сне или жили там в прежнем существовании". В другой статье, написанной позже, в 1884 году, уже после смерти Тургенева, он говорит о том, что судьбы его родины занимали русского писателя больше, чем проблемы литературного мастерства:

"Он писал романы и драмы, но великой драмой его жизни была борьба за лучшее будущее России. В этой драме он сыграл выдающуюся роль..." Между строк здесь можно уловить грустное сознание собственного одиночества. Судьба Джеймса - исход его "паломничества" в Европу - в известной мере предвосхитила жизненную драму позднейших писателей "потерянного поколения".

-2

Литературное наследие Джеймса обширно и многообразно по своему жанровому составу: он автор двадцати романов, нескольких томов автобиографической и мемуарной прозы, путевых записок, многочисленных критических очерков и статен, ряда пьес. Более ста рассказов и повестей занимают в его творчестве особое, важное место.

В записной книжке под датой 19 мая 1889 года Джеймс вспоминает о недавнем разговоре с Тэном, известным французским литературоведом. Речь шла о Тургеневе. "Я хочу особо отметить здесь, - пишет Джеймс о своем собеседнике, - его восхищение Тургеневым - его глубиной, разнообразием, формой, созданными им безупречными небольшими вещами, которые будут жить благодаря своей законченной объективности и т. д. Он ставит Тургенева очень высоко - по форме даже выше, чем я. Но беседа с ним была для меня необычайно плодотворна - она оживила, освежила, подтвердила, осветила, так сказать, то желание и ту мечту, которые за последнее время овладели мной с небывалой прежде силой. Мне хотелось бы, чтобы оставленное мною литературное наследие - как бы бедно оно ни было - состояло из большого количества безупречных коротких вещей, новелл и повестей, иллюстрирующих самые разнообразные стороны жизни - той жизни, какую я вижу, знаю и чувствую, - все глубокое и ножное - и Лондон, и искусство, и все вообще; и пусть они будут тонки, своеобразны, сильны, мудры, а может статься, получат когда-нибудь и признание".