Джеймс Джойс - Улисс (часть 1, 2)

- Requiescat! [Покойся! (лат.)] - помолился Стивен.

Воли к действию уж нет

И в помине много лет...

- И все же она положена, охладелая, на эту, на второсортную кровать: поруганная царица, хотя б вы и доказали, что в те дни кровать была такой же редкостью, как ныне автомобиль, а резьба на ней вызывала восторги семи приходов. На склоне дней своих она сошлась с проповедниками (один из них останавливался в Нью-Плейс и получал кварту хереса за счет города; однако не следует спрашивать, на какой кровати он спал) и прослышала, что у нее есть душа. Она прочла, или же ей прочли, книжицы из его котомки, предпочитая их "Проказницам", и, облегчаясь в ночной сосуд, размышляла о "Крючках и Петлях для Штанов Истинно Верующего" и о "Наидуховнейшей Табакерке, что Заставляет Чихать Наиблагочестивейшие Души". Венера изогнула свои уста в молитве. Жагала сраму: угрызения совести. Возраст, когда распутство, выдохшись, начинает себе отыскивать бога.

- История подтверждает это, - inquit Eglintonus Chronolologos [удостоверил Эглинтон Летопиписец (лат.)]. - Один возраст жизни сменяется другим. Однако мы знаем из высокоавторитетных источников, что худшие враги человека - его домашние и семья. Мне кажется, Рассел прав. Какое нам дело до его жены, до отца? Я бы сказал, что семейная жизнь существует только у поэтов семейного очага. Фальстаф не был человеком семейного очага. А для меня тучный рыцарь - венец всех его созданий.

Тощий, откинулся он назад. Робкий, отрекись от сородичей своих, жестоковыйных праведников. Робкий, в застолье с безбожниками он тщится избегать чаши. Так ему наказал родитель из Ольстера, из графства Антрим. Навещает его тут в библиотеке ежеквартально. Мистер Маги, сэр, вас там желает видеть какой-то господин. Меня? Он говорит, что он ваш отец, сэр. Подайте-ка мне Вордсворта. Входит Маги Мор Мэтью, в грубом сукне косматый керн, на нем штаны с гульфиком на пуговицах, чулки забрызганы грязью десяти лесов, и ветка яблони-дичка в руках.

А твой? Он знает твоего старикана. Вдовец.

Спеша из веселого Парижа в нищенскую лачугу к ее смертному ложу, на пристани я коснулся его руки. Голос, звучавший неожиданной теплотой. Ее лечит доктор Боб Кении. Взгляд, что желает мне добра. Не зная меня, однако.

- Отец, - произнес Стивен, пытаясь побороть безнадежность, - это неизбежное зло. Он написал знаменитую пьесу вскоре после смерти отца. Но если вы станете утверждать, что он, седеющий муж с двумя дочерьми на выданье, в возрасте тридцати пяти лет, nel mezzo del cammin di nostra vita [земную жизнь пройдя до половины (итал.)], и добрых пятидесяти по своему опыту, - что он и есть безусый студиозус из Виттенберга, тогда вам придется утверждать, что его старая мать, уже лет семидесяти, это похотливая королева. Нет. Труп Джона Шекспира не скитается по ночам. Он с часу и на час гниет. Отец мирно почиет, сложивши бремя отцовства и передав сие мистическое состояние сыну. Каландрино, герой Боккаччо, был первым и последним мужчиной, кто чувствовал, будто бы у него ребенок. Мужчина не знает отцовства в смысле сознательного порождения. Это - состоянье мистическое, апостольское преемство от единорождающего к единородному. Именно на этой тайне, а вовсе не на мадонне, которую лукавый итальянский разум швырнул европейским толпам, стоит церковь, и стоит непоколебимо, ибо стоит, как сам мир, макро- и микрокосм, - на пустоте. На недостоверном, невероятном. Возможно, что amor matris [любовь матери (лат.)], родительный субъекта и объекта, - единственно подлинное в мире. Возможно, что отцовство - одна юридическая фикция. Где у любого сына такой отец, что любой сын должен его любить и сам он любого сына?

Куда это тебя понесло, черт побери?

Знаю. Заткнись. Ступай к черту. На то у меня причины.

Amplius. Adhuc. Iterum. Postea [Далее. До сих пор. Опять. После (лат.); элементы рассуждения в схоластической силлогистике].

Или ты обречен этим заниматься?

- Телесный стыд разделяет их настолько прочной преградой, что мировые анналы преступности, испещренные всеми иными видами распутств и кровосмесительств, почти не сообщают о ее нарушениях. Сыновья с матерями, отцы с дочерьми, лесбиянки-сестры, любовь, которая назвать себя не смеет, племянники с бабушками, узники с замочными скважинами, королевы с быками-рекордистами. Сын, пока не родился, портит фигуру; рождаясь, приносит муки, потом разделение привязанности, прибавку хлопот. И он мужчина: его восход - это закат отца, его молодость - отцу на зависть, его друг - враг отца.

Я додумался до этого на рю Мсье-ле-Пренс.