Джордж Элиот - Миддлмарч

Розамонда не стала спорить.

Но на следующий день она осуществила свое намерение написать сэру Годвину Лидгейту. После отъезда капитана Розамонда получила письмо от него, а также от его замужней сестры миссис Менгэн с соболезнованиями по поводу гибели ребенка и туманно выраженной надеждой вновь увидеть ее в Куоллингеме. Лидгейт объяснил жене, что все это пустая вежливость, однако Розамонда в глубине души считала, что холодное отношение родственников к Лидгейту вызвано его высокомерной и отчужденной манерой, и с чарующей любезностью ответила на письма, убежденная, что вскоре последует более настойчивое приглашение. Полное молчание в ответ. Капитан, как видно, не блистал в эпистолярном жанре, а его сестры, предположила Розамонда, вероятно, находились за границей. Однако вскоре им пора уже было соскучиться по родине, и, во всяком случае, сэр Годвин, который охотно трепал Розамонду по подбородку и находил в ней сходство с прославленной красавицей, миссис Кроли, покорившей его сердце в 1790 году, не останется равнодушным к ее просьбе и, чтобы сделать ей приятное, окажет родственную поддержку племяннику. И она настрочила весьма убедительное на ее взгляд послание - сэр Годвин, прочитав его, поразится ее редкостному здравому смыслу, - в котором доказывала, как необходимо Тертию перебраться туда, где его талант найдет признание, из гнусного Мидлмарча, строптивость обитателей которого воспрепятствовала его научной карьере, следствием чего явились денежные затруднения, для преодоления коих нужна тысяча фунтов. Она ни словом не обмолвилась о том, что Тертий ничего не знает о ее намерении написать это письмо; ей казалось: если сэр Годвин решит, что оно написано с ведома племянника, это лишний раз подтвердит ее заверения в том редкостном уважении, которое доктор Лидгейт питает к дядюшке, почитая его своим лучшим другом. Таково было практическое осуществление тактики, которой пользовалась бедняжка Розамонда.

Все это произошло до Нового года, и ответ от сэра Годвина еще не пришел. Однако утром праздничного дня Лидгейт узнал, что Розамонда отменила отданное им Бортропу Трамбулу распоряжение. Считая необходимым постепенно приучить ее к мысли, что им придется расстаться с домом на Лоуик-Гейт, он преодолел нежелание говорить с женой на эту тему и во время завтрака сказал:

- Сегодня утром я зайду к Трамбулу и велю ему напечатать в "Пионере" и в "Рупоре" объявление о сдаче дома. Как знать, быть может, кто-нибудь, кто и не думал снимать новый дом, увидев извещение в газете, соблазнится. В провинции множество людей с большими семьями теснятся в старых домах лишь потому, что не знают, где найти более поместительное жилище. А Трамбул, по-видимому, ничего не сумел подыскать.

Розамонда поняла, что неминуемое объяснение приблизилось.

- Я распорядилась, чтобы Трамбул перестал разыскивать желающих, сказала она с деланным спокойствием.

Лидгейт в немом изумлении воззрился на жену. Всего лишь полчаса назад он закалывал ей косы и говорил нежные слова, а Розамонда, хотя и не отвечая, выслушивала их с безмятежной благосклонностью, словно статуя богини, которая чудесным образом нет-нет да и улыбнется восхищенному обожателю. Все еще во власти этого настроения, Лидгейт не сразу рассердился - сперва он ощутил тупую боль. Положив на стол вилку и нож и откинувшись на спинку стула, он, наконец, осведомился с холодной иронией:

- Могу я узнать, когда и почему ты это сделала?

- Когда я узнала, что Плимдейлы сняли дом, я зашла к Трамбулу и попросила его не упоминать им о нашем. Тогда же я дала ему распоряжение приостановить все дальнейшие хлопоты. Я знаю, если разойдется слух о твоем намерении отказаться от дома со всей обстановкой, это очень повредит твоей репутации, чего я не желаю допустить. Думаю, мои соображения вполне весомы.

- А те соображения, которые приводил я, тебе, значит, совсем безразличны? Тебе безразлично, что я пришел к иному выводу, в соответствии с которым отдал распоряжение? - язвительно спрашивал Лидгейт, и в глазах его сверкали молнии, а грозовая туча надвигалась на чело.

Когда на Розамонду кто-нибудь сердился, она замыкалась в ледяную броню, нарочитой безупречностью манер показывая, что, в отличие от некоторых, всегда ведет себя достойно. Она ответила:

- Я считаю себя в полном праве разговаривать о предмете, который касается меня ничуть не меньше, чем тебя.

- Совершенно верно, ты имеешь право о нем разговаривать, но только со мной. У тебя нет права отменять тайком мои распоряжения, обходясь со мной как с дурачком, - отрезал Лидгейт прежним жестким тоном. И презрительно добавил: - Есть ли какая-нибудь надежда растолковать тебе, к чему приведет твой поступок? Стоит ли еще раз рассказывать, почему мы должны приложить все старания, чтобы избавиться от дома?