Васко Пратолини - Метелло

— Профессию я приобрел, и никто ее у меня не отнимет, — заявил он. — А город и стройки никуда не денутся, так и будут в двух часах ходьбы от нас.

Он передавал через товарищей привет и наилучшие пожелания всем каменщикам. Рассказ о предстоящей свадьбе несколько поднял их настроение.

И вот на закате они собрались вновь и стояли, выстроившись перед своими строительными участками.

Сердца их были полны надежды и в то же время сжимались от страха; даже у самых закаленных сердце невольно билось, как у драматурга в день премьеры или как у влюбленной девушки. Эти люди не умели притворяться: стоило взглянуть на них, и сразу можно было понять, чего они добиваются.

В тот вечер хозяева ожидали их прихода. Они встретили каменщиков с таким видом, смотрели на них так, будто хотели сказать: «Мы потеряли двенадцать дней. Задержка принесет нам ущерб в несколько тысяч лир. Но зато все это время мы не платили вам денег. И вот сейчас мы пойдем домой, где для нас давно готов ужин. Мы можем и еще подождать. А вот вы-то как? Что ждет вас дома сегодня вечером»?

Окруженный своими телохранителями, Бадолати стоял у входа в контору. На нем был пиджак из альпака, широкий и длинный, как зимняя охотничья куртка; шляпа сдвинута на затылок, в зубах окурок потухшей сигары. Его племянник, докурив одну сигарету, тотчас же достал из портсигара вторую. Криспи проворно поднес ему зажженную спичку.

— Гляньте, вот они, хищники! — сказал старый Липпи.

Но каменщиков не испугали ни поза Бадолати, ни его взгляд, ни даже скрытый в нем вызов. Они боялись самих себя, боялись за каждого стоявшего рядом товарища, боялись, что его или даже их собственное сердце не выдержит и толкнет либо на капитуляцию, либо на какой-нибудь отчаянный поступок. Хозяин испытывал их, а они следили друг за другом, словно не доверяли один другому, держались начеку и в то же время подбадривали товарища. Они хотели во что бы то ни стало сохранить единство и солидарность. Будь здесь Дель Буоно, он, конечно, сумел бы поднять их настроение. Но он не имел права даже приблизиться к стройке. Это было запрещено законом; если бы он посмел здесь появиться, хозяева могли потребовать его ареста. К тому же каменщики считали, что и Салани сумеет использовать любую возможность, не обостряя положения. «Ведь он и сам отец семейства, наш Тополек!»

У них было не очень-то много фантазии, но если бы они могли ясно выразить свое желание, оказалось бы, что больше всего они хотели увидеть, как Криспи или Нардини вытащит из конторы заветный ящик и инженер начнет выдавать им заработную плату. Эти безбожники втайне уповали на чудо. Был субботний вечер, и второй раз вернуться домой без получки казалось просто невозможно. Тем более, что работа была — вот она, здесь, рядом: кирпичи только и ждали, чтобы их начали укладывать, оконные рамы — чтобы их поставили на место, стены — чтобы их штукатурили.

Чувство ответственности угнетало рабочих. И назойливо, как шершень, гудевший над толпой, сверлила мозг неотступная мысль. Они должны были воскрешать в памяти причины, толкнувшие их на забастовку, причины, которые они взвешивали про себя в то утро в Монтеривекки. И все же эта мысль ни на минуту не покидала их: если бы мы работали, нам сейчас уже платили бы деньги. Как бы мал и ничтожен ни был заработок, все же мы не вернулись бы домой с пустыми руками.

— Вот они, хищники, гляньте…

Шершень долго кружился около маленького Ренцони. Наконец парень изловчился, поймал его и, желая послушать, как он жужжит, поднес кулак к уху.

Но Криспи так и не вынес ящик с деньгами, по знаку инженера он повесил замок на дверь конторы. Каменщики стояли в ряд около насыпи и молчали. Инженер, будто не замечая их, в сопровождении племянника пошел вдоль стройки. Небо было алым. На путях маневрировал одинокий паровоз. Ренцони завернул шершня в носовой платок и сунул его в карман.

Когда инженер проходил мимо каменщиков, взгляды всех обратились к Метелло. Это длилось всего несколько минут, тех минут, которые понадобились инженеру, чтобы дойти До угла виа Витторио-Эммануэле.

Метелло словно передались через устремленные на него взгляды напряженность и скованность, охватившие всех и встревожившие его. Он понял, что, если бы сейчас он окликнул инженера и объявил о капитуляции, никто из товарищей не упрекнул бы его. В душе все они, так или иначе, были бы ему только признательны. И Метелло почувствовал, что он одинок, что лишь немногие здесь с ним заодно; и к этим немногим, конечно, нельзя причислить ни Олиндо, всем своим видом умолявшего об отступлении; ни Липпи, взгляд которого, казалось, напоминал о том, что с самого начала он не хотел брать на свою совесть эту ответственность; ни Аминту, ослепленного гневом и готового броситься на инженера, швырнуть в него камнем; ни, наконец, даже Немца, Бутори вынул было изо рта стебелек овса, затем снова принялся его жевать, кивнув головой. Но это было скорее советом принять какое-нибудь решение, нежели согласием с Метелло. Бутори поднял брови и с минуту потоптался на месте, раскачиваясь всем своим огромным телом. Возможно, что целиком на стороне Метелло был маленький Ренцони, не сводивший с него своих ясных глаз и сжимавший в кармане пойманного шершня, да еще несколько человек, которых он даже не считал своими друзьями. Они, казалось, искали у него поддержки, хотели, чтобы он показал свою уверенность и спокойствие, свое умение быть хозяином не только собственных нервов, но и положения. И, встречая их взгляды, Метелло невольно вспоминал историю каждого из них.