Но никто из них ни разу не прислал Метелло вместе с добрыми вестями и пожеланиями ни одной лиры. За все три года военной службы он получил только пять лир от Дель Буоно, которого, так же как и Пешетти, поздравил открыткой по случаю Первого мая. Пешетти, наверно, написал в ответ немало красивых слов, но Метелло так и не пришлось их прочесть, потому что начальство, вскрыв письмо на бланке Палаты депутатов, задержало его. В результате Метелло получил тридцать дней обычного и пятнадцать дней строгого ареста за то, что осмелился написать депутату, и не какому-нибудь, а именно Пешетти.
Он еще сидел под арестом, когда пришло письмо от Моретти с известием, что у Виолы, по-видимому через месяц, будет ребенок и никому не удается узнать, кто его отец. А всем, пытающимся это выяснить, писал Моретти, она отвечает: «Любуйтесь, любуйтесь, пожалуйста! Наконец-то у меня будет ребенок! И он будет моим, только моим! У меня были любовники. Да, дорогие синьоры, были! Передайте им привет! Но отныне мой дом для них закрыт!»
В заключение Моретти писал: «Подсчитав как следует, я подумал, уж не твой ли это ребенок! Что ты на это скажешь?»
Возраст от двадцати одного до двадцати четырех лет решающий в жизни каждого человека, особенно в жизни человека из народа. Он окончательно расстается с юностью; он уже узнал любовь, труд, горе, и все это закалило его. Чувства его подобны пышно расцветающей розе; с жадностью ребенка, впивающегося зубами в соблазнительное яблоко, он торопится познать вкус жизни. Он полон веры в себя и в людей, даже когда думает, что не доверяет им, в вещественный мир, который осязает, в краски, которые видит. Бури и соблазны жизни — одна из движущих сил которой он сам — очищают и формируют его. У него уже есть свои интересы, привязанности, идеалы, отвечающие его порывам, его стремлениям, его вере — какой бы она ни была. И каковы бы ни были его воспитание, умственное развитие и духовные силы, но если у него здоровое тело — весь мир в его руках, перед ним будущее, судьба, в которую он верит.
И вот как раз в это время родина призывает его на военную службу. Стремительный порыв приостановлен, перед ним глухая стена, путь назад отрезан. Теперь он будет жить в глубоком колодце, в аквариуме, в банке со спиртом. В мирное время военной службой нужно переболеть, как в начале жизни — детскими болезнями. Это делается во имя родины, к зову которой нельзя оставаться равнодушным. Наша жизнь замирает на несколько лет, становится прозябанием, мозгу дается длительный отдых, а тело от постоянной муштры и простой солдатской пищи обрастает мускулами. Какими бы ничтожными ни были прежде наши мысли, мы думали о разных событиях и делах, шевелили мозгами, делали собственные выводы. Теперь же первое непреложное правило для нас — не иметь собственного мнения, своей точки зрения, не проявлять инициативы. Бесконечный день, который тянется целых три года, в котором тысяча девяносто пять восходов и заходов солнца, состоит из подъемов, сборов, маршей и смотров. Все наши заботы сводятся к стирке портянок, к чистке ботинок, патронташа, штыка, затвора новой винтовки образца 1891 года, к заправке койки и к заучиванию наизусть присяги. «Грудь вперед, живот убрать!» Помни, новобранец, что в армии есть сержант, фельдфебель, лейтенант, капитан, что, кроме второго взвода третьей роты, существуют еще батальон, полк и дивизия. К вечеру устаешь больше, чем от работы. Да и куда пойдешь без денег? За какой-нибудь час пяти сольдо как не бывало: на них можно купить всего литр вина и десяток сигарет.
В Неаполе есть Везувий, который виден издалека, есть Позиллипо, Мерджеллина, Санта-Лючиа, есть холм Вомеро. Если ты даже не побывал там, то наверняка слышал о них. Вырвавшись из казармы, добираешься до ближайшего трактира, да и засядешь там на весь вечер. Можно еще пойти в сад «Вилла Комунале», куда приходят служанки, только это уж на самый невзыскательный вкус, для тех, кто родился и остался деревенщиной. Заводишь дружбу с кем-нибудь из солдат и думаешь, что она будет длиться вечно, как это бывает у осужденных, считающих дни, оставшиеся до освобождения: «Еще сто, еще девяносто девять, девяносто восемь…» А когда поезд увозит тебя наконец в бессрочный отпуск, с каждым оборотом колес, отсчитывающих стыки рельс, все больше забывается дружба, казавшаяся вечной. Пройдет месяц — и даже имени друга не припомнишь. «Маскерини? Ах да, мы с ним вместе служили. Где-то он теперь? Славный был малый!» — вот и все, что ты можешь о нем сказать. Ты служил родине и теперь доволен, что выполнил традиционный долг и получил диплом на звание мужчины. Тряхни же головой и улыбнись! Завтра ты встретишься лицом к лицу со своей прежней жизнью и увидишь, что опыт, приобретенный в армии, теперь тебе ни к чему и что все надо начинать сначала.
Читать дальше