Робер Эскарпи - Литератрон

Я не провожал Контов в аэропорт. У меня в то время были другие дела. Некий план, долженствующий изменить мою судьбу, поглощал меня целиком. Все началось во время уикэнда с Югеттой, когда, лежа на кровати перед открытым окном, мы любовались закатом, всегда изумительно красивым на польдавском побережье.

- Мерик,-сказала Югетта,-ты только даром теряешь время в Польдавии.

- Уверяю тебя, Больдюк не дает мне ни минуты свободной.

- Вот именно, а тебе нужно совсем другое. За границу едут для того, чтобы приобрести связи или подготовить себе карьеру во Франции.

- Ну, на отсутствие связей я пожаловаться не могу. Стоит сюда приехать какому-нибудь влиятельному деятелю, и Пуаре дает мне свою машину, чтобы я возил этого самого деятеля по окрестностям и не давал бы, таким образом, Конту вступить с ним в контакт. И если даже приезжий не интересуется красотами природы, я знаю два-три таких места, которые действительно делают Польдавию незабываемой. Я уже занесен в списки друзей одного издателя, одного профессора Сорбонны, директора цирка и каноника из Нотр-Дам. Что до карьеры, если у тебя есть сейчас таковая при себе, то я хотел бы ее увидеть.

В ту минуту она была совершенно не способна иметь при себе хоть что-нибудь, чего я сам не мог не видеть. Она протянула руку к ночному столику и закурила сигарету.

- Ты сам должен об этом позаботиться. Ратель ищет что-нибудь подходящее.

- В каком плане?

- В любом: какой-нибудь проект, новую мысль... Он хочет выдвинуть свою кандидатуру для Четвертого Плана, и он не доверяет Фалампену, хотя тот до сих пор его поддерживал.

- И ты думаешь, я смогу ему помочь?

- Этого от тебя и не просят. Нужно, чтобы Ратель мог связать свое имя с каким-то делом большого размаха, поражающим воображение, а главное, требующим денег. Понимаешь, что я хочу сказать: атом, секретное оружие, генетика... Я уже решила втянуть Жан-Жака в производство спутников.

Недавний запуск первого советского спутника оказал особенно сильное воздействие на умы. От безграничности перспективы, которую открывала предо мной Югетта, у меня даже голова закружилась. Я попытался отделаться шуткой:

- Ты, надеюсь, не хочешь все-таки, чтобы я полетел на Луну.

- Я хочу, чтобы ты с нее спустился, идиот! - воскликнула она, влепив мне тумак, что обычно предвещало смену ее настроения.-Не пройдет и десяти лет, как спутники начнут применять для радио и телевидения. Жан-Жак будет первым в этом деле, и поэтому Ратель ценит его на вес золота. Постарайся придумать что-нибудь в таком роде. Об этом-то я тебя и прошу.

Югетта просто смеялась надо мной. Я не был ученым и едва ли мог считать себя литератором. Моя способность к подражанию, моя склонность к лингвистике производили впечатление только на профанов: я располагал довольно туманными сведениями о предмете, зато широко пользовался техническими терминами, вводя в заблуждение даже кое-кого из специалистов, разбиравшихся в предмете не больше, чем я, но сделать какое-либо открытие, придумать что-нибудь самостоятельное я был начисто не способен.

Я начал проклинать риторический склад своего ума. Словами, говорил я себе, можно сделать все, кроме одного - реальных вещей.

Однако я ошибался. Несколько дней спустя, разбирая свои бумаги, я наткнулся на брошюру, которую Больдюк давал мне год назад в Лозанне и до которой у меня тогда не дошли руки. Теперь я машинально перелистал ее, перед тем как бросить в корзину. Судя по заглавию, речь шла о языке и литературном стиле: ни то, ни другое не представляло для меня никакого интереса при теперешнем моем умонастроении. И вдруг на открытой наугад странице в глаза мне бросились слова: punched cards, electronic computer, electronic brain... Лихорадочно я принялся за чтение. Как ни странно, но это сообщение, сделанное на литературном съезде, почти полностью касалось электроники. Автор в общих чертах описывал машину, которая после того, как в нее закладывался текст, в течение нескольких секунд выносила приговор:

"Это Шекспир, год 1603, с манерой Марло в пределах 0,08% и следами Бэкона. Обнаружена неправильно поставленная запятая на двадцать третьей строке сто второй страницы".

Это было слишком прекрасно, чтобы быть правдой. Мгновенно я представил себе все возможности, которые открывала такая машина, будь она сконструирована на деле. Впрочем, автор утверждал в заключение: применение такой машины уже теперь позволило бы "не только произвести коренной переворот в изучении литературной стилистики, но и в самом языке".