Ганс Эверс: Богомолка

Вечерами она часто стояла у узкого окна одной из башенных комнат. Я видел ее из парка и иногда в этот час заходил к ней. Мальчишеская застенчивость не позволяла мне раскрыть рот; я на цыпочках спускался по лестнице в сад, прятался за деревом и бросал в сторону окна долгие тоскливые взгляды, наблюдая, как она подолгу стояла там, совершенно недвижимая. Она часто сжимала ладони, и тогда по ее лицу пробегала странная дрожь, а бездонные аметистовые глаза продолжали все так же неподвижно смотреть вдаль. Казалось, она взирала в никуда, взгляд ее скользил поверх кустов, деревьев и поражал своей отрешенностью.

Как-то однажды вечером мы с ней ужинали вдвоем. После этого долго разговаривали и, наконец, прошли в музыкальный салон. Она играла для меня. Но отнюдь не звуки музыки заставили меня покраснеть: я смотрел на ее белые руки, на эти пальцы, которые словно не принадлежали человеку. Наконец она закончила и полуобернулась ко мне. Я схватил ее ладонь, склонился над ней и прикоснулся губами к кончикам этих неземных пальцев. В этот момент вошел сэр Оливер. Леди Синтия в свойственной ей вежливой манере пожелала ему спокойной ночи и вышла.

Сэр Оливер видел мой жест, не мог он не заметить и возбужденное горение моих глаз, в которых беззвучно стонало неразделенное чувство. Он пару раз прошелся по зале, очевидно с трудом сдерживаясь, чтобы не бросить мне упрека. Потом подошел ко мне, положил ладонь на плечо и сказал:

- Ради всего святого, мой мальчик, будь осторожен! Я еще раз говорю, нет - прошу, умоляю тебя: будь осторожен. Ты...

В эту секунду вернулась леди Синтия - ей надо было взять кольца, которые она забыла на рояле. Сэр Оливер резко осекся, крепко пожал мою руку и, поклонившись жене, вышел. Леди Синтия приблизилась ко мне, поочередно надевая кольца, после чего протянула обе руки для прощального поцелуя. Она не произнесла ни единого слова, но я воспринял это как приказ, наклонился и покрыл ее ладонь жаркими поцелуями. Леди Синтия долго не отрывала руки, но затем высвободилась и покинула меня.

Я испытал такое чувство, будто совершил неимоверно подлый поступок по отношению к сэру Оливеру, и решил, что попросту обязан поставить его обо всем в известность. Мне показалось более уместным сделать это в письменной форме, поэтому я прошел к себе в комнату и сел за стол. Написал одно, второе, третье письмо, причем каждое последующее казалось мне глупее и нелепее предыдущего. Наконец я решился лично поговорить с сэром Оливером и отправился на его поиски. Я очень боялся растерять остатки решимости и потому опрометью взбежал по лестнице, но перед широко распахнутой дверью его курительной замер на месте как вкопанный. Изнутри доносились голоса: сначала игривый, совершенно непринужденный смех сэра Оливера, затем звонкий женский голосок:

- Но, сэр Оливер...

- Ну ладно, не будь глупышкой, - проговорил хозяин замка, - не надо уж так...

Я резко повернулся и стал спускаться по лестнице. Женский голос принадлежал Миллисент, одной из наших горничных.

Через два дня сэр Оливер снова уехал в Лондон, а я остался в замке Бингэм с леди Синтией.

На этот раз мне показалось, что я оказался в чудесной стране, в Эдеме, который Господь сотворил для меня одного. Трудно описать колдовскую силу охвативших меня фантазий. Я попытался описать их в одном из писем, которые отправил своей матери. Несколько месяцев назад я навестил ее, и она показала мне то старое письмо, которое сохранила из нежных чувств к сыну. На оборотной стороне конверта были начертаны слова: "Я очень счастлив!" Само же письмо содержало невообразимую мешанину из моих чувств, переживаний и страстей: "Дорогая мамочка! Ты спрашиваешь, как я себя чувствую, что делаю? О мамочка! О мамочка, мамочка!" И еще с десяток раз "О мамочка!" - и ни слова больше.

Читая подобные слова, можно вообразить, что они выражают либо невыносимую боль, жесточайшее страдание, отчаяние, либо бесподобный, непередаваемый восторг - во всяком случае, нечто поистине выдающееся, незаурядное, что может переживать человек!

Я запомнил то раннее утро, когда леди Синтия отправилась в часовню, располагавшуюся неподалеку от замка, у ручья. Я нередко сопровождал ее в этой прогулке, после чего мы отправлялись завтракать. Но в то утро она подала мне знак - я понял его без лишних слов. Войдя следом за ней в часовню, я увидел, как она преклонила колени, и встал рядом с ней. С той поры мы часто ходили туда вместе, и я не делал практически ничего - просто смотрел на нее. Однако постепенно я стал повторять ее действия - я тоже начал молиться. Вы только представьте себе, господа, я, немецкий студент, стою на коленях и молюсь! Это было какое-то язычество! Я не знал, кому или чему слал свои молитвы, просто это было некое выражение благодарности женщине за ниспосланное мне блаженство, сплошной поток слов, отражавших счастливые и чувственные желания.