Александр Барченко: Ненастоящее

— Ф-фу-ты!.. — сказал Василий Никитич и отодвинул стакан.

Выловил пробку, стал цедить через зубы. Пополоскал рот. Вспомнил, что третьего дня не доел яблоко. Отыскал на подоконнике между кулёчком с сахаром и хвостиком копчёной колбасы.

Яблоко было вялое, и отгрызанное место затянулось ржавчиной.

Василий Никитич поскрёб желтизну ножом, откусил и ощутил во рту вкус железа.

Налил стакан до краёв, отпил половину. Откинулся на спинку стула. В голове начал раздуваться мягкий пузырь, толкался в виски.

Пробило башенным боем половину двенадцатого.

Что же? Всем придёт пора умирать. Умрут и те, что снялись в приложении, умрёт юбиляр-околоточный, умрёт тёзка столоначальник, и гости умрут. Страшно не умереть, а уйти из жизни бесследно, ничего не оставив. Василий Никитич дочь вырастил. Дал воспитание. Кончила гимназию и вышла замуж за чиновника коммерческого банка. Теперь в Саратове, мужа перевели. Поздравляет отца на праздники, вот и вчера получил телеграмму. А Василий Никитич пишет дочери еженедельно:

«Дорогая моя доченька, Катенька. Истерзала ты моё сердце молчанием…»

И после подписи прибавляет постскриптум:

«Только не проси у меня денег».

В стакане у ангела по-прежнему лопались золотые глаза. Василий Никитич поскрёб ногтем по стеклу, и ему стало жалко кошки.

Когда он жил с семьёй на квартире, у него была кошка. Кошка серая, белый жилет и лапки в белых манжетах.

По вечерам он писал за столом, а кошка лезла ему на плечи, ложилась поперёк шеи и грела затылок. И скрипела гортанным журчащим звуком. Когда нужно было сгонять её, Василий Никитич скреб ногтём по столу, и кошка думала, что скребётся мышь.

Здесь кошек держать нельзя — меблированный дом. Где теперь его кошка?.. Оставил на дворе, как съезжали с квартиры. Задрали, должно быть, собаки. А может, жива?!

Стрелка покороче закрыла двенадцать. Другая, длинная, подползала чуть видными воровскими толчками.

Рояль замолчал. Тишина сразу разбухла, стала давить на уши… Усики на циферблате сдвинулись в толстый ус. Сейчас ударит…

Сделалось жутко. Вздрогнул, сорвался с места к часам — закрыть бой. Запнулся за стол, не поспел, и комнату наполнил мягкий, певучий скорбный голос часов.

На день ближе к смерти.

Хотел всё-таки закрыть бой. Постоял и раздумал — всё равно будут тикать секунды.

Вернулся к столу. Взял бутылку. Бутылка была пустая…

Василий Никитич постучал по ней пальцем, подул в горлышко, поцарапал ногтем этикет.

— Эхель… Экс-цель-си-ор… Да!.. Ненастоящее, вот…

Поглядел в стакан. Там не было ничего. Ни вина, ничего…

Долго стоял у стола. Держал прямо голову, чтобы не переваливалась в ней тяжесть, и не знал, качается он, или ему это кажется.

Размешал языком во рту вязкую слюну и пошёл к кровати.

Лёг.

Было неудобно. Кровать то поднималась ногами, то изголовьем и, казалось, куда-то плыла…

1913

Рассказ печатается по изданию: Жизнь для всех. Спб., 1913. № 5.