Мигель Сильва - Мертвые дома

— Девочка, что с тобой? — крикнул отец Перния, вскочив со своего старого жесткого деревянного кресла.

— Папа на рассвете умер, — просто сказала Кармен-Роса.

И священнику пришлось выйти вместе с ней навстречу ливню. Они отправились к Паскуалю, плотнику, чтобы заказать гроб, а потом, шагая прямо по лужам, вернулись в дом Вильенов читать молитвы. Там уже был Олегарио. Он стоял, скрестив на груди руки, и глядел на труп. Этот человек, который лежал перед ним с выражением бесконечного покоя на лице, увел его когда-то из родной хижины, где он ел землю и где его кусали какие-то странные твари, поселил в своем доме и научил работать. Стоя у кровати умершего, насквозь промокший под ливнем, Олегарио вспоминал далекую историю своего детства. По его грубому, обожженному солнцем лицу стекали капли дождя и слез.

После полудня состоялись похороны. По-прежнему шел сильный дождь, как и вчера, как и раньше. И люди знали, что этот монотонный дождь будет лить долго, потому что все небо затянуло одной громадной аспидной тучей, без единого проблеска голубизны. Себастьяна не было в Ортисе, а на дороге не появлялось ни всадника, ни машины, да и кто согласится в такой потоп отправиться в Парапару с печальной вестью. Отцу Перния пришлось всецело взять на себя эту трудную задачу — предать тело земле, превратившейся в топкое болото, под небом, неистово низвергающим потоки воды.

Сначала даже некому было нести гроб. Известие о смерти дона Касимиро с опозданием преодолевало непогоду. Первым пришел Панчито с рыдающей Мартой; с обоих текла вода, и ноги их были в грязи выше щиколоток. Затем пришло несколько мужчин, что жили по соседству. Но ведь гроб кажется еще тяжелее, когда несешь его, ступая по вязкой земле под неумолимыми потоками дождя. Поэтому сам отец Перния вынужден был, подобрав сутану и заткнув ее за ремень штанов, прийти на помощь несущим гроб, когда начался подъем, ведущий к воротам кладбища.

Дона Касимиро торопливо зарыли в жидкую грязь, и все разошлись по домам, вымокшие до нитки, едва переставляя ноги, облепленные комьями глины, уже не ощущая на плечах дроби огромных капель, которые все падали и падали. Люди навсегда предали мутным водам топей, свинцовой тяжести туч, косому плачу дождя смутную тень, которая осталась от дона Касимиро Вильена.

Дождь шел дни, ночи, недели. Когда он прекращался, река медленно уходила в свое русло, оставляя на берегах цепочки луж. Вода застаивалась в оврагах, в ложбинах саванны, в загонах для скота. Новые ливни обрушивались на эти зрачки стоячей воды, испещряя их причудливыми следами, словно по ним пробежала, почти не касаясь поверхности, какая-то невидимая птица.

К грязному стеклу луж, к зеленому илу колодцев, к мутной и прозрачной воде, как только кончались дожди, слетались комары. Они летели со всех сторон, с севера и с юга, с востока и с запада, торопясь прожить свою коротенькую двадцатидневную жизнь, напитаться, расплодиться и умереть в этом затопленном уголке льяносов.

На неподвижный листок, застывший на поверхности мертвой воды, присела незаметная крылатая капелька жизни. Это была самка, которая прилетела отложить яйца. Сотни яичек ложились на листок, соединенные в тончайшую ленточку; затем они рассыпались, держась на поверхности лужи при помощи микроскопических поплавков. Питаясь таинственными соками природы или остатками мертвых насекомых или поедая собственную мать, из яиц развивались личинки. Они походили на длинных мохнатых червячков, а созрев, свертывались в черные вопросительные знаки и превращались в маленьких комаров. Обретя крылья, новорожденные покидали лужу, описывая кривую первого полета, и отправлялись — самцы к деревьям на поиски растительных соков, самки — к домам за человеческой кровью.

Крылатые прожорливые ниточки, рожденные с вероломным инстинктом убийцы, нападающего из-за угла, они подстерегали в темном ранчо мужчину, женщину или ребенка. Алчные полуночные иглы, подобно острым стилетам, вонзались в спящие тела и высасывали первые порции крови. В тишине звенел их пронзительный писк, и ребенок хныкал на складной кровати:

— Мама, меня что-то кусает!

Тысячу и один раз погружали самки свои хоботки в кожу здорового ребенка и в кожу больного ребенка, пили кровь здорового человека и кровь человека, больного малярией. Зараженная кровь попадала в организм насекомого, мужские и женские гаметы сливались друг с другом, внедрялись в стенки крошечного желудка и, лопнув, рассыпались на микроскопические шарики с желобками, которые рассеивались по телу самки и скапливались в слюне.