Мигель Сильва - Мертвые дома

Потом заговорила девушка. Может быть, она говорила чересчур громко, но голос ее был звонок, как серебро, и прозрачен, как хрусталь, и никто не мог уйти от очарования этих звуков. Она не жаловалась ни на горькую судьбу своего брата, закованного в кандалы, ни на разлуку с женихом, томящимся в Кастильо. Она называла их имена с гордой нежностью.

— Брат оставил нам канарейку, и вы бы слышали, с какой неистовой радостью она распевает каждое утро. Кажется, даже она счастлива, что ее хозяин встал на защиту Венесуэлы.

Ни мать, ни дочь не боялись. Они громко высказывали то, о чем никто не осмеливался говорить вслух ни в Ортисе, ни в других городах и селениях страны. Они открыто пользовались своим правом обвинять людей, которые превратили одну из них в мать узника, а другую — в сестру узника.

Женщины несколько минут посидели на галерее, где обычно велись школьные занятия. Сеньорита Беренисе приготовила кофе с молоком, так как не осмелилась предложить им мутной воды, которую пили в Ортисе. Гостьи не были богаты, об этом свидетельствовали дребезжавший форд и дешевая ткань их костюмов, однако пленительный отблеск счастливого прошлого озарял обеих женщин.

Девушка говорила о Каракасе, о раскаленных саваннах, о разрушенном Ортисе, о студенческих беспорядках. Все молчали, чтобы слушать только ее. Хрустальный, звонкий ручеек ее голоса лился от одной темы к другой, наполняя все, о чем она говорила, поэзией и грацией.

— Можем ехать! — крикнул с улицы водитель.

Они попрощались и сели в автомобиль. Мутная вода утолила жажду старого форда, по его покрышке бежали грязные струйки. Кармен-Роса смотрела ему вслед, пока автомобиль не исчез в конце улицы в клубах пыли и сиянии солнечных лучей.

На другой день и на следующий день тоже Кармен-Роса не раз выходила на главную улицу и караулила у дверей школы, надеясь опять увидеть этих женщин и узнать новости про арестованных студентов. Но ей так и не удалось их повидать. Наверное, женщины возвращались ночью, прячась от жестокого палящего солнца.

О них она думала и в воскресенье вечером, сидя под котопери, когда Себастьян спросил ее:

— О чем ты думаешь?

И она впервые произнесла слова, которых Себастьян ждал уже несколько недель:

— Мне страшно, что ты уйдешь, и я буду очень тосковать, когда тебя не будет, но, верь мне, Себастьян, я горжусь тобой.

Раздались три громких нетерпеливых удара в дверь дома Себастьяна. Дерево стучало о дерево. Это могла быть и палка позднего посетителя, но могли быть и приклады винтовок. Было двенадцать часов ночи, и никогда прежде никто не стучался в эту дверь и в этот час так требовательно.

Себастьян медленно приподнялся в гамаке и сел. Он вспомнил о старом револьвере, подаренном ему сеньоритой Беренисе, который лежал в незапертом чемодане, и стоило только протянуть руку… Но зачем? Если за ним пришли, револьвер не поможет, а сопротивление кончится тем, что его убьют, как собаку, выбросят на улицу и долгое время никто не осмелится подойти к его трупу.

Пока он шел отпирать, в дверь опять заколотили. До него донесся знакомый голос:

— Отворите, кум!

Это был Фелисиано из Эль-Сомбреро. Себастьян прыгнул к двери, не зажигая огня, осторожно отодвинул засов и выслушал новость здесь же, в узких темных сенях:

— Кум, все открылось. Кто-то нас выдал, и все открылось.

Не обменявшись больше ни словом, они прошли через комнаты и сели на камень в голом, без травы и деревьев патио. На хмуром небе мигала одинокая звезда.

— Солдата Педро Гарсия, который носил нам письма из тюрьмы, застрелили посреди дороги. Студентов пытают, чтобы у них развязались языки. Но они пока молчат.

Себастьян слушал, борясь с мучительным беспокойством. Его взгляд был устремлен в сухую землю патио.

— Солдат и капралов, замешанных в заговоре, били кнутом, палками, штыками. Двоих уже прикончили.

Кум Фелисиано понизил голос:

— В Эль-Сомбреро схватили Монтилью и еще троих. Теперь очередь за мной.

Поэтому он решил бежать немедленно. Ему удалось, не называя своего имени, занять место в крытом грузовике. Он сошел на шоссе за Ортисом, в одной лиге от Парапары. И вот он здесь.

— А что вы теперь думаете делать, кум?

— У меня есть друг, у него ферма, недалеко отсюда, к северу от Парапары. Туда я и решил пойти, переоденусь пеоном, буду работать на ферме и ждать, станут меня искать или нет, а может быть, обо мне не вспомнят.

Кум Фелисиано был прав. Если бы он остался в Эль-Сомбреро, возможно, он сидел бы уже в колодках, скрючившись под тяжестью винтовок, его пальцы были бы раздроблены, а лицо исполосовано плетью.