Генри Фильдинг - История приключений Джозефа Эндруса и его друга Абраама Адамса

Лошадь, освободившись от недостойного наездника, каким она, вероятно, считала Адамса, преспокойно побежала дальше, но была перехвачена одним джентльменом и его слугами, которые держали путь в обратную сторону и оказались теперь на небольшом расстоянии от кареты. Вскоре они встретились; и когда один из слуг передал Адамсу его лошадь, сам джентльмен окликнул его, - и Адамс, подняв глаза, тотчас узнал в нем того мирового судью, перед которым пришлось недавно предстать ему и Фанни. Пастор очень любезно с ним поздоровался; а судья сообщил ему, что на следующий же день поймал мошенника, пытавшегося оклеветать его и молодую женщину, и отправил в солсберийскую тюрьму, где он был опознан как виновник нескольких ограблений.

Пастор и судья почтили друг друга множеством приветствий и поклонов, и последний поехал дальше, первый же, с некоторым презрением отклонив предложенный Джозефом обмен конями и объявив, что не уступит, как ездок, никому во всем королевстве, снова взгромоздился на своего скакуна; и теперь вся компания снова пустилась в путь и благополучно его завершила, причем мистера Адамса скорее удача, чем искусство в верховой езде, уберегла от повторного падения.

У себя в доме мистер Буби устроил друзьям своим самую блистательную встречу по обычаям старинного английского гостеприимства, еще соблюдаемым очень немногими семьями в отдаленных уголках Англии. Все они провели этот день необычайно приятно; едва ли нашлось бы другое общество, где каждый был бы так искренне и так глубоко счастлив. Джозефу и Фанни представился случай побыть с глазу на глаз целых два часа - самых быстрых и самых сладостных, какие только можно вообразить.

Наутро мистер Уилсон предложил сыну отправиться с ним вместе к матери, что, несмотря на его сыновнюю обязательность и страстное желание увидеть мать, несколько огорчило молодого человека, так как принуждало его оставить Фанни; но мистер Буби по своей доброте помог и здесь: он предложил послать свою карету шестерней за миссис Уилсон. Памела приглашала ее так искренне, что мистер Уилсон в конце концов сдался на уговоры мистера Буби и Джозефа и допустил, чтобы карета поехала за его женой порожняком.

В субботу вечером карета возвратилась и привезла миссис Уилсон, так что в обществе стало еще одним счастливым созданием больше. Читатель вообразит быстрей и лучше, чем я мог бы описать, объятия и слезы радости, последовавшие за ее приездом. Достаточно будет сказать, что она легко поддалась на уговоры присоединиться к своему супругу в его согласии на брак их сына с Фанни.

В воскресение мистер Адамс отправлял церковную службу в приходе сквайра Буби, а местный священник весьма любезно оказал ему ту же услугу и поехал за двадцать миль отправить службу в приходе леди Буби, - причем ему было особо поручено неукоснительно произвести оглашение - третье, и последнее.

Наконец настало счастливое утро, приведшее Джозефа к достижению всех его желаний. Он встал и оделся в изящный, но простой костюм мистера Буби, пришедшийся ему как раз впору; от всякой изысканности он отказался, - как и Фанни, которую Памела так и не уговорила нарядиться во что-нибудь более богатое, чем белое кисейное платье. Правда, рубашка, подаренная ей Памелой, была из самых тонких и обшита по вырезу кружевом; сестра снабдила ее также парой тонких белых нитяных чулок - все, что Фанни согласилась принять; на голове у нее был ее собственный чепчик с закругленными ушами и поверх него соломенная, подбитая вишневым шелком шляпка на вишневой ленте. В таком наряде невеста вышла из своей комнаты, пылая румянцем, притаив дыхание; и Джозеф, чьи глаза метали пламя, повел ее, сопровождаемый всем семейством, в церковь, где мистер Адамс совершил обряд, при котором лишь одно достойно было примечания наравне с удивительной и непритворной скромностью Фанни истинно христианское благочестие Адамса, который всенародно укорил мистера Буби и Памелу за смех в таком священном месте и в такой торжественный час. Наш пастор поступил бы не иначе и в отношении самого высокого князя на земле, ибо хотя в других вещах он оказывал высшим покорность и почтительность, но там, где дело касалось религии, он тотчас утрачивал всякое лицеприятие. Его правилом было, что он - служитель всевышнего и не может, не нарушая своего долга, хотя бы в мельчайшем поступиться честью или делом господина своего, будь то ради самого великого земного властителя. Он и сам любил говорить, что мистер Адамс в церкви, облаченный в стихарь, и мистер Адамс в другом месте и без этого украшения - два совершенно различных лица.