Уильям Фолкнер - Непобежденные

-- Отойди, негр, -- сказала она.

Джоби, кряхтя, оттолкнул Лувинию.

-- Отойди, женщина, -- сказал он. Поднял передний конец сундука, оглянулся на Люша -- тот как вошел, так и держал задний конец, не опуская. -Везти мне тебя -- так залезай с ногами, -- сказал Джоби Люшу.

Мы встащили сундук к бабушке, и Джоби опять уже решил, что кончили, но бабушка велела ему с Люшем отодвинуть кровать от стены и вдвинуть сундук в промежуток; Ринго и я снова помогали. И, по-моему, в сундуке том почти верная была тысяча фунтов.

-- А теперь всем идти спать, чтобы можно было выехать с утра пораньше, -- сказала бабушка.

-- У вас всегда так, -- сказал Джоби. -- Всех подымете ни свет ни заря, а выедем за полдень.

-- Не твоя это забота, -- сказала Лувиния. -- Ты знай выполняй, что велит мисс Роза.

Мы вышли; бабушка осталась у кровати, отодвинутой так явно и так неуклюже, что всякий сразу бы догадался -- за ней что-то прячут; да и как спрятать сундучище, в котором весу самое малое тысяча фунтов -- и я и Ринго уже были в том согласны с Джоби. Кровать как бы указывала, что за ней сундук. Затем бабушка закрыла дверь -- и тут Ринго и я остановились в коридоре как вкопанные и переглянулись. Сколько себя помню, в доме никогда никаких ключей не бывало ни в наружных, ни во внутренних дверях. А тут оба мы услыхали, как в бабушкиной двери щелкнул ключ.

-- Я и не знал, что в эту дверь ключ можно вставить, -- сказал Ринго. -Да еще и повернуть.

-- Вот тоже твоя с Джоби забота, -- сказала Лувиния. Она улеглась уже на свою раскладушку и, прежде чем укрыться стеганым одеялом с головой, прибавила:

-- Сейчас обое чтоб легли.

Мы вошли к себе, стали раздеваться. Лампу Лувиния зажгла и на двух стульях приготовила наши воскресные одежки, в которых завтра ехать в Мемфис.

-- Как считаешь, который из них ей приснился? -- спросил Ринго.

Но я не ответил; я знал, что Ринго и без меня знает.

2

При лампе мы оделись по-воскресному, при лампе ели завтрак; слышно было, как наверху Лувиния снимает простыни с бабушкиной и моей постелей, скатывает тюфяк Ринго и несет все это вниз. Развиднялось, когда мы вышли к повозке; Люш и Джоби уже впрягли мулов, и Джоби стоял около, тоже одетый в то, что он зовет воскресным, в старый отцовский сюртук и отцову же потертую касторовую шляпу. Потом на заднюю веранду вышла бабушка (по-прежнему в черном шелковом платье и в шляпке -- точно она так в них и продремала, простояла всю ночь пряменько у двери, держа руку на ключе, который извлекла неведомо откуда, чтобы впервые за все время замкнуть дверь); на плечи шаль накинута, а в руках у нее зонтичек от солнца и ружье, снятое с крюков над камином. Она протянула ружье Джоби.

-- Вот, -- сказала бабушка. Джоби взглянул.

-- Нам его не надо будет, -- сказал Джоби.

-- Положи в повозку, -- сказала бабушка.

-- Нет, мэм. Нам его не надо будет вовсе. Мы до Мемфиса доедем -- никто и узнать не успеет, что мы на дороге. Да и хозяин Джон, надо думать, расчистил всю мемфисскую дорогу от янков.

Бабушка и отвечать не стала. Молча продолжала протягивать ружье, и Джоби в конце концов взял его, понес в повозку.

-- Теперь сундук снесите, -- сказала бабушка.

Джоби еще не кончил укладывать ружье; остановился, повернул слегка голову.

-- Чего? -- произнес он. Круче повернул голову, не глядя, однако, на бабушку, стоящую на ступеньках. -- Говорил же я вам, -- сказал Джоби безадресно, ни на кого из нас не глядя.

-- Насколько знаю, ты вообще не способен держать свои мысли при себе долее десяти минут, -- сказала бабушка. -- Но что именно ты "говорил нам" в данном случае?

-- Неважно что, -- ответил Джоби. -- Двигайся, Люш. И паренька прихвати.

Идут мимо бабушки. Она не глядит на них, они не только с глаз долой уходят, но из мыслей ее тоже вон ушли -- так показалось (старому-то Джоби определенно показалось). Они с бабушкой вечно вот так -- словно конюх с породистой кобылой, которая терпит до определенной точки, и конюх знает эту точку и знает, что должно произойти, когда эта точка достигнута. И вот произошло: кобыла лягнула его, не жестоко, но достаточно чувствительно; и он знает, что к этому шло, и рад, что это позади уже, как он думает, -- и, лежа или сидя на земле, он отводит слегка душу руганью, потому что считает, дело уже кончено; и тут кобыла поворачивает морду -- чтобы хватнуть его зубами. Так и у Джоби с бабушкой, и бабушка вечно его побивает -- не жестоко, но чувствительно, как вот сейчас: он с Люшем уже входят в дом, и бабушка даже не смотрит вслед, и Джоби ворчит: "Я ж им говорил. Уж это даже ты, парень, не станешь оспорять", -- и тут, глядя по-прежнему куда-то вдаль за повозку, как будто мы не едем никуда, а Джоби и вовсе нет на свете, бабушка произнесла, ни бровью не поведя, ни ухом -- одними лишь губами поведя: