Уолдо Фрэнк - Смерть и рождение Дэвида Маркэнда

Он оглядел комнату: два стула и одежда на них; письменный стол, железная люстра; из окна - звуки пробуждающеюся города. Он видит себя в кровати, видит черные шрамы на белой эмали. Он видит себя в незнакомой кровати. Чувство необычного, заставившее его покинуть свою постель, свое место рядом с Элен, застыло, сделалось страшным в своей неподвижности. Он видит постель, стоящую рядом с ним: Дебора Гор.

Она спит, все тело ее укрыто, только темное лицо повернуто к нему. Он видит ее...

Дебора Гор проснулась; лежала, не двигаясь и не открывая глаз. Она знала, где она: - Я веду Дэвида... вот зачем я здесь. - Без гнева она подумала о Гарольде. Он помог изгнать Дэвида из Клирдена, и поступок сына она приняла как часть самой себя. - Он выполнял мое повеление, хоть я и не знала об этом. Он по-прежнему моя плоть. - Она исполнилась нежности к Гарольду. Она увидела себя, свою руку, отводящую волосы с глаз Гарольда, его необузданную ярость. Гарольд снова станет одно с нею, притихший и раскаявшийся. Гарольд навсегда останется нераздельным с ее плотью. - Дэвид не таков: он мое истинное дитя, потому что ему суждено родиться человеком. Когда он уйдет от меня, он больше не возвратится... О, не так скоро!.. Дебора лежала, не двигаясь, не раскрывая глаз, и прозревала свою судьбу. Людям не понять. Люди - слепая толпа. Клирден, законы - только слепая толпа. Что знают люди о страданиях женщины, одинокой рядом с любимым? Она любит Дэвида любовью такой сладкой, что вся ее плоть, и Гарольд тоже, с радостью умрет за него. И Дэвид должен расстаться с ней. Это плод ее стараний: он должен расстаться с ней... - О, не так скоро!.. - Слезы заструились из-под опущенных век Деборы.

Она раскрыла глаза.

Взгляд Дэвида Маркэнда обращен к ней, и _она видит, что он видит ее_.

Мгновение Дебора лежала, глядя на этого человека, видя себя такой, какой его глаза видели ее... Чужая женщина, тела которой он не познал; тело бесцветное и умирающее - оттого, что он не любит его. Это начались родовые муки. - Так скоро? - Глядя его глазами, она видела сквозь одеяло свои мертвые груди, свой живот, утративший гладкость кожи. - Так скоро?

Она увидела другой рассвет, восемнадцать лет тому назад, голос доктора, доносящийся до нее сквозь прилив боли: "Помогайте, женщина, помогайте! Не сдавайтесь. Соберитесь с силами и помогайте!" Она обеими руками вцепилась в кровать, так что руки ее напряглись, как канаты, и тужилась, помогая... помогая родиться Гарольду. И вот теперь снова родовые муки.

Дебора встала с постели. На миг ее длинное тело в ночной рубашке затрепетало под взглядом мужчины: она подошла к стулу, где лежало ее платье. Она знала, что его глаза не последуют за ней; его глаза теперь видели ее тело и не захотят видеть его снова. Она повернулась спиной к Дэвиду и спустила рубашку с плеч.

Холод сумрачной комнаты, точно саван, лег на ее обнаженную кожу.

Она натянула бумажные чулки, застегнула подвязки над похолодевшими коленями, стянула корсетом сморщенную грудь. Она расчесала волосы, задерживая пальцы в их теплой гуще... "Помогайте, женщина, помогайте..." Родовые муки.

- Прощайте, Дэвид, - сказала она.

Он обернулся и увидел, что она одета и держит в руке баул.

- Куда вы?

- Домой.

- В Клирден?

- Конечно.

Он лежал на спине, не глядя на нее, не в силах пошевелиться.

- Что с вами будет? Как же Гарольд?

- Не беспокойтесь. Я справлюсь со всеми.

- Дебора, это правда? Вы уезжаете?

- Вы ведь знаете, что я должна уехать.

- А я? Зачем вы привезли меня сюда?

- Не знаю. Когда-нибудь вы узнаете.

- Дебора!

Она опустилась возле него на колени. Снова его глаза уже наполнились, как у ребенка, своими тревогами и перестали видеть ее. Она была сильна и покойна в своей гордости женщины и смогла улыбнуться. Родовые муки кончились.

Она легко поцеловала его в губы.

- Ищи свой путь, сын мой, - пробормотала она. И затворила за собой дверь.

Дэвид Маркэнд лежал в постели, и серое утро, вливаясь в окно, растворяло в себе комнату и его вместе с ней. Он слышал шум дождя, слышал приглушенный стук копыт по мостовой, он думал о Деборе, ушедшей в дождь... о черном следе, оставленном поездом, который мчит ее домой по унылым прериям. - Я тоже могу уехать домой. В конце железнодорожного пути Нью-Йорк... Лежа в постели, он попытался представить себе свое возвращение. Вот он встает, зажигает газовый рожок над столом, бреется, одевается; вот спускается с чемоданом по лестнице; в конторе внизу, где вчера нацарапал какое-то имя в засаленной книге, уплачивает по счету и едет на вокзал. - Денег на билет у меня хватит. Если нет, можно телеграфировать, чтобы прислали еще. Почему бы и не вернуться? - Но он знает, что сесть в поезд, который унес бы его на Восток, как сейчас уносит Дебору, для него невозможно. - Зачем это все? Зачем я очутился здесь? Прежде подумай об этом, подумай о Деборе. Зачем я дал ей уехать одной?.. Он старается понять характер этой женщины, он начал задумываться над этим еще в Клирдене. Он не в силах понять ее: только тенью частицы его собственной жизни может она быть для него. - Ни разу я не приблизился к ней. Ни разу не коснулся ее мыслей, не почувствовал ее чувств. Ни разу не познал ее тела. И когда лишь теперь я наконец увидел ее, увидел милое смуглое лицо, увидел женщину, - она ушла. Дебора, Дебора... - Вместе с Тони он идет по Лексингтон-авеню, Тонн останавливается у каждой витрины. Торговля собаками; он стучит в стекло, за которым копошатся пушистые щенята. Магазин заграничных безделушек: ножики, мундштуки, серьги с подвесками, серебряная пепельница с двумя резвящимися нефритовыми обезьянками на краю. Гастрономия: ярко-красные корки эдамского сыра. Они сворачивают на Пятьдесят девятую улицу: открываются ворота конюшни (запах ее тени щекочет ноздри), грумы в ливреях выводят под уздцы трех великолепных арабских жеребцов в алых попонах. - Дебора, Дебора!.. - Тони щурит свои серые глаза, называет марки проезжающих автомобилей. "Ну, папа, больше не стоит считать. Их слишком много". Высокий мальчишеский голос... лицо, которое кажется старше, чем голос и слова... - Дебора, Дебора!.. Вся его жизнь заполнена сыном. Есть ли какая-нибудь связь между ними? Так трудно думать в это серое дождливое утро, так не хочется, право. Он видит незнакомую безобразную комнату, слышит незнакомый город, в котором ему нечего делать. "Когда отходит ближайший поезд на Нью-Йорк?" Централия, штат Канзас. - Что-то ждет меня в Централии, штат Канзас? - Подголоском тревожное предчувствие: зачем-то вела его эта, неуравновешенная быть может, женщина; зачем-то мысль возвращается к сыну всякий раз, когда он пытается думать о Деборе. Его тоска о Тони велика, как будто не тысячью легко проходимых миль отделен он от сына, а _потерял его навсегда_. Откуда это чувство? Ведь он не потерял его. Так ли? "Сын мой". Это лицо Деборы вдруг засветилось в темной комнате - и слова ее "сын мой", обращенные к Дэвиду Маркэнду. В смысле этих слов заключена непонятная связь с его чувством невозвратимой утраты Тони. - Как могу я быть сыном Деборы? Символическая истина раскрывается перед ним в любви Деборы, в том, что она увела его за собой и теперь оставила здесь одного. - Но разве Тони больше не сын мой? - Маркэнд сел на кровати, и все смутные предчувствия, вызванные самим его пребыванием в этом отеле, обступили его тесным кругом. Маркэнда возбуждала близость грядущих перемен в его судьбе: постель, в которой спала Дебора, стул, где лежала ее одежда, шум улицы, ее поглотившей, - все говорило об обреченности. Обреченности его прошлой жизни, - жизни, в которой он стал отцом своего сына.