Иоганн Гете - Эгмонт (Перевод Ю Верховского)

З у с т. Ничего инквизиция не добьется. Мы не так скроены, как испанцы, не дадим тиранить свою совесть. И дворянам следует найти удобный случай да крылья ей подрезать.

Е т т е р. Это невыносимо. Взбредет на ум этим милым господам нагрянуть в мой дом; а я сижу, работаю и как раз мурлычу французский псалом, а сам ничего не думаю - ни худого, ни хорошего, а мурлычу его потому, что он сам собой поется. И вдруг я - еретик и в тюрьму посажен. Или иду я себе в деревне и останавливаюсь возле кучи людей - слушают они нового проповедника, из тех, что понашли к нам из Германии. И тут же объявляют меня изменником, и, того и гляди, - головой поплачусь. Доводилось вам слышать такую проповедь?

З у с т. Смелый народ! Намедни слышал я, как один такой на лугу перед целыми тысячами говорил. Совсем другое кушанье, не то, что как наши с кафедры барабанят да людей латинской окрошкой напихивают. Этот говорил напрямик, говорил, как те до сих пор нас за нос водили, в умственной тьме держали и как мы могли бы побольше просвещения получить. И все это доказательствами из библии подтверждал.

Е т т е р. Да, тут в самом деле что-то есть. Я сам всегда это говорил и так об этом деле подумывал. Это уж давно мне в голову приходит.

Б у и к. За ними народ валом валит.

З у с т. Я думаю! Ведь тут услышишь немало и доброго и нового.

Е т т е р. Да и в чем тут дело? Неужели нельзя дать каждому на свой лад проповедовать?

Б у и к. Приободритесь, господа! За болтовней вы позабыли о вине и о принце Оранском.

Е т т е р. Нельзя о нем забывать. За ним, как за каменной стеной. Только подумаешь о нем, как в ту же минуту и знаешь, что за ним можно спрятаться, так что сам черт не откопает. Ура Вильгельму Оранскому! Ура!

В с е. Ура! Ура!

З у с т. Ну, старик, скажи и ты свое здравие.

Р у н с у м. Старые солдаты! Все солдаты! Война да здравствует!

Б у и к. Здорово, старина! Все солдаты! Война да здравствует!

Е т т е р. Война, война! Понимаете ли вы, что накликаете? Очень просто, что это легко у вас с языка срывается, а каково солоно от этого иным приходится, я и высказать не могу. Целый год слушать барабанный бой и только и слышать, что там прошел отряд, а там другой, как они перешли такую-то возвышенность и стали у такой-то мельницы, сколько времени оставались тут, сколько там, и какой был натиск, и как одни побили, другие побиты, - так что никак не разберешь, кто взял верх, кто понес урон. Как взят такой-то город и граждане перебиты, и каково пришлось бедным женщинам и невинным детям. Всюду беда и страх, и всякую минуту мысль: "Вот они идут! И нас ожидает то же!"

З у с т. Поэтому и нужно всегда уметь каждому гражданину владеть оружием.

Е т т е р. Да, особенно тому, у кого жена и дети. Оттого-то мне приятнее слышать о солдатах, чем их видеть.

Б у и к. Ведь я могу на это обидеться.

Е т т е р. Не о вас это сказано, земляк. Только избавившись от испанских гарнизонов, мы отдышались.

З у с т. А что, тебе, верно, туго от них пришлось?

Е т т е р. Вот языком треплет!

З у с т. А сурова была их стоянка у тебя?

Е т т е р. Помалкивай!

З у с т. Они вытурили его из кухни, из погреба, из комнаты, из постели.

Смеются.

Е т т е р. Глупая голова!

Б у и к. Не ссорьтесь, господа! Неужели солдату приходится призывать к миру? Ну не хотите слушать никаких наших разговоров, так провозглашайте ваши заздравия мирных граждан.

Е т т е р. От этого мы не прочь. Безопасность и покой!

З у с т. Порядок и свобода!

Б у и к. Отлично! Этому мы рады!

Чокаются и весело повторяют слова, но таким образом, что

один вызывает другого, и получается нечто вроде канона.

Старик вслушивается и под конец присоединяется к ним.

В с е. Безопасность и покой! Порядок и свобода!

ДВОРЕЦ ПРАВИТЕЛЬНИЦЫ

Маргарита Пармская в охотничьем наряде.

Придворные, пажи, слуги.

П р а в и т е л ь н и ц а. Отменить охоту. Сегодня я не еду. Сказать Макьявелю, чтобы явился ко мне.

Все уходят.

Мысль об этих страшных событиях не дает мне покою! Ничто не может меня занять, ничто не может рассеять. Все передо мною эти картины, эти заботы. Теперь король скажет, что это - последствия моей доброты, моей снисходительности. А все же совесть моя каждую минуту говорит мне, что я делала так, как всегда полезнее, всего лучше. Неужели мне должно было с самого начала бурею гнева раздуть и разлить вокруг этот пожар? Я надеялась, что окружу его, что он погаснет сам собой. Да, все, что я сама себе говорю, все, в чем я глубоко уверена, оправдывает меня перед самой собою; но как воспримет это брат мой? Нельзя отрицать, что задор чужеземных учителей растет со дня на день. Они ругались над нашей святыней, они расшатывали неповоротливую мысль простонародья и вели его на путь сумасбродства. Нечестивые души смешались с возмутителями, и совершились ужасные дела, о которых страшно подумать и о которых теперь именно я обязана известить двор как можно скорее, пока не предупредила меня общая молва, чтобы король не подумал, что от него хотят скрыть нечто худшее. Я не вижу никакого способа, ни сурового, ни мягкого, отвести беду. О, что такое мы, великие мира, на морском гребне человечества? Мнится нам, что мы им властвуем, а оно швыряет нас вверх и вниз, взад и вперед.