Оскар Уайльд - Портрет Дориана Грея [сборник]

Но ничего не ответил молодой Рыбак своей Душе, на уста он наложил печать молчания, крепкой веревкой связал себе руки и пошел обратно к тому месту, откуда вышел – к той маленькой бухте, где обычно любимая пела ему свои песни. Непрестанно Душа искушала его, но он не отвечал ничего и не совершил дурных деяний, к которым она побуждала его. Так велика была сила его любви.

Придя на берег моря, он снял с рук веревку, освободил уста от печати молчания, и стал звать маленькую Морскую Деву. Но она не вышла на зов, хотя он звал ее от утра до вечера и умолял ее выйти к нему.

И Душа насмехалась над ним:

– Мало же радостей приносит тебе любовь. Ты подобен тому, кто во время засухи льет воду в разбитый сосуд. Ты отдаешь, что имеешь, и тебе ничего не дается взамен. Лучше было бы тебе пойти со мною, ибо я знаю, где долина Веселий и что совершается в ней.

Но молодой Рыбак ничего не ответил Душе. В расселине утеса построил он себе из прутьев шалаш и жил там весь долгий год.

Каждое утро он звал Морскую Деву, каждый полдень он звал ее вновь, и каждую ночь призывал ее снова. Но она не поднималась из моря, и нигде не мог он найти ее, хотя искал и в пещерах, и в зеленой воде, и в оставленных приливом затонах, и в ключах, которые клокочут на дне.

Душа неустанно искушала его грехом и шептала о страшных деяниях, но не могла соблазнить его, так велика была сила его любви.

Когда же этот год миновал, Душа сказала себе: «Злом я искушала моего господина, и его любовь оказалась сильнее меня. Теперь я буду искушать его добром, и, может быть, он пойдет со мной».

Она сказала молодому Рыбаку:

– Я говорила тебе о радостях мира сего, но ты не слышал меня. Позволь мне теперь рассказать тебе о скорбях человеческой жизни, и, может быть, ты услышишь меня. Ибо поистине Скорбь есть владычица этого мира, и нет ни одного человека, кто избег бы ее сетей. Есть такие, у которых нет одежды, и такие, у которых нет хлеба. В пурпур одеты иные вдовицы, а иные одеты в рубище. Прокаженные бродят по болотам, и они жестоки друг к другу. По большим дорогам скитаются нищие, и сумы их пусты. В городах по улицам гуляет Голод, и Чума сидит у городских ворот. Пойдем же, пойдем – избавим людей от всех бедствий, чтобы в мире больше не было горя. Зачем тебе медлить здесь и звать свою милую? Ты ведь видишь: она не приходит. И что такое любовь, что ты ценишь ее так высоко?

Но ничего не ответил юный Рыбак, так велика была сила его любви. Каждое утро он звал Морскую Деву, каждый полдень он звал ее вновь, и по ночам он призывал ее снова. Но она не поднималась, и нигде не мог он ее отыскать, хотя искал ее в реках, впадающих в море, и в долинах, которые скрыты волнами, и в море, которое становится пурпурным ночью, и в море, которое рассвет оставляет во мгле.

Так прошел еще один год, и как-то ночью, когда юный Рыбак одиноко сидел у себя в шалаше, его Душа обратилась к нему:

– Злом я искушала тебя, и добром я искушала тебя, но любовь твоя сильнее, чем я. Отныне я не буду тебя искушать, но я умоляю тебя: дозволь мне войти в твое сердце, чтобы я могла слиться с тобою, как и прежде.

– И вправду, ты можешь войти, – сказал юный Рыбак, – ибо мне сдается, что ты испытала немало страданий, когда скиталась по миру без сердца.

– Увы! – воскликнула Душа. – Я не могу найти входа, потому что окутано твое сердце любовью.

– И все же мне хотелось бы оказать тебе помощь, – сказал молодой Рыбак.

Как только он это сказал, послышался громкий вопль – тот вопль, который доносится к людям, когда умирает кто-то из обитателей моря. И вскочил молодой Рыбак, и покинул свой плетеный шалаш, и побежал на прибрежье. И черные волны быстро бежали к нему, и несли с собою какую-то ношу, которая была белее серебра. Бела, как пена, была эта ноша, и, подобно цветку, колыхалась она на волнах. И волны отдали ее прибою, и прибой отдал ее пене, и берег принял ее, и увидел молодой Рыбак, что тело Морской Девы простерто у ног его. Мертвое, оно было простерто у ног.

Рыдая, как рыдают пораженные горем, бросился Рыбак на землю, целовал холодные алые губы, и перебирал влажные янтарные волосы. Лежа рядом с ней на песке и содрогаясь, как будто от радости, он прижимал своими темными руками ее тело к груди. Губы ее были холодными, но он целовал их. Мед ее волос был соленым, но он вкушал его с горькою радостью. Он целовал ее закрытые веки, и бурные брызги на них не были такими солеными, как его слезы.

Мертвой принес он свое покаяние. Терпкое вино своих речей он влил в ее уши, подобные раковинам. Ее руками он обвил свою шею и ласкал тонкую, нежную трость ее горла. Горько было его ликование, и какое-то странное счастье было в скорби его.