Эрнст Гофман - Ошибки (Перевод Н М Берновской)

Всё в мире обретает цвет и форму.

Маг не боится недоступной тайны,

Надеждой служит внутренняя сила,

В духовный мир войдёт он не случайно.

Не ты ль тот маг, кто смог меня увидеть?

Не твой ли дух мне устремился вслед?

Да, это ты, ты в сладких снах воспет,

Ты угадал мою любовь и гордость,

Вдвоём с тобой, в твой взгляд я погрузилась.

Возникла связь, её порвать нет средства,

Страданья, мой восторг тебе открылись,

Теперь ты облечёшь в слова всех чувств соседство.

Возможно ли, чтоб ты вдруг стал безумным?

Чтоб дух твой был опутан колдовством?

Чтоб ты стал жертвой шарлатанов шумных?

Нет, то, что дух познал внутри, в глубинах,

Должно взметнуться ввысь и выйти в жизнь.

Маг не колеблется в своих волшебных силах.

Отсюда прочь в возлюбленные сферы

Влечёт меня надежда и стремленье.

Звезда счастливая восходит с блеском в небе,

Тропой (самим намеченной тобою)

Иди вперёд и отгони сомненья,

Тот, кто страданьем был, моею страстью,

Здесь станет только беглой зарисовкой,

Фантазия пусть не жалеет красок,

Рисуй, что видел, смело, со сноровкой.

Гф. несколько раз внимательно прочёл стихи, и ему показалось, что сочинил их не кто иной, как подопечная Шнюспельпольда, гречанка, и адресованы они не кому иному, как ему самому. Если бы только она не забыла поставить город, дату и подпись, если бы она писала простой и ясной классической прозой вместо этих запутанных, туманных мистических стихов, то всё стало бы куда понятнее, и я бы точно знал, на чём стою, а так... Но как это часто бывает, когда мысль, пришедшая в голову, становится всё более убедительной по мере того, как входит в сознание, так и для Гф. вскоре стало непостижимо, что хоть одно мгновенье он мог сомневаться в том, что именно о нём идёт речь в этих приятных стихах и что они есть поэтическая рекомендация, посредством которой ему передаётся небесно-голубая драгоценность. Было совершенно ясно, что незнакомка получила весть о том духовном общении, в котором Гф. находился с ней, когда писал "фрагмент из жизни одного фантазёра", будь то косвенным путём или непосредственно благодаря собственному мистическому проникновению или скорее психическим связям, о которых говорил двойник. Как иначе можно было истолковать эти стихи, кроме того, что духовное общение с автором показалось незнакомке достаточно привлекательным, чтобы возобновить его без страха и оглядки, и что небесно-голубой бумажник вместе с содержимым должен послужить знаком объединения.

Покраснев от смущения, Гф. вынужден был признаться самому себе, что в каждое женское существо, с которым он вступал в такое духовное общение, он влюблялся гораздо сильнее, чем нужно, и что эта неоправданная влюблённость возрастала тем быстрее, чем дольше он носил в своём сердце образ красавицы и старался с помощью прекрасных слов и самых элегантных конструкций, какие можно создать на немецком языке, воплотить его в своих творениях. Эти любовные комплексы с особой силой овладевают Гф. во сне и, перевоплощаясь в селадона, он получает прекрасную. компенсацию за тот недостаток в идиллических любовных ситуациях, который давно уже испытывает в реальной жизни. Впрочем, жена, должно быть, равнодушно взирает на то, как пишущий супруг раз за разом влюбляется в своих духовные создания женского пола, пишет, издаёт и затем, совершенно успокоившись, ставит свои творения в книжный шкаф.

Гф. Вновь перечитал стихи незнакомки, они нравились ему всё больше и, дойдя до слов:

"Тот, что страданьем был, моею страстью...",

он не мог удержаться и воскликнул: "О, небеса и всё, что ещё выше! Если бы я только знал! Если бы мог предположить!" Бедняга не думал, что гречанка говорит исключительно о любовной тоске, которая во сне возникла в его собственной фантазии и только поэтому стала её любовью и тоской. Но так как в ходе дальнейшего развития такого восприятия себя самого могут возникнуть всевозможные двусмысленные недоразумения, то мы прерываем размышление на эту тему.

Теперь, когда с двух сторон к нему попал необходимый материал, Гф. был полон решимости выполнить данное обещание и тут же принялся за сочинение ответов на три полученных письма. Прежде всего он написал Шнюспельпольду:

" Глубокоуважаемый господин ассистент канцелярии!

Несмотря на то, что Вы, как с полной ясностью показывает содержание бесценного письма, направленного мне 25-го числа этого месяца, являетесь, с Вашего позволения, маленьким наглым грубияном, я Вас охотно прощаю, потому что человек, который занимается таким презренным искусством, как Вы, не отвечает за свои поступки, никого не может обидеть и, собственно говоря, должен быть изгнан из страны. Всё, что я написал о Вас, это правда, точно так же, как и то, что я намереваюсь сообщить публике в продолжении рассказа о событиях жизни барона Теодора фон С. Ваша смешная злоба не помешает мне написать продолжение, для которого прекрасное существо, избавившееся, наконец, насколько мне известно, от Вашей смехотворной опеки, собственноручно предоставило материалы. Что до чёртика на моём письменного столе, то он настолько предан мне и так боится моей власти над ним, что лучше откусит Вам нос и выцарапает Ваши большие глаза, чем согласится одолжить Вам свою одежду, чтобы меня дразнить. Если же Вам, господин ассистент канцелярии, всё-таки достанет наглости появиться у меня на письменном столе или тем более прыгнуть в чернильницу, то будьте уверены, что Вы не выйдете оттуда до тех пор, пока в Вас останется искра жизни. Таких людей, как Вы, господин ассистент канцелярии, абсолютно никто не боится, какие бы длинные косы они ни носили. С уважением и т. д."