Оливер Голдсмит - Гражданин мира, или письма китайского философа, проживающего в Лондоне, своим друзьям на востоке

Хотя европейцы и не верят в переселение душ, тем не менее, некий здешний врач {2} весьма убедительно и здраво доказывал, будто в телах животных обитают демоны и души грешников, которые обречены томиться в этих узилищах, пока второе пришествие не возвестит им вечной кары. Но прежде чем пробьет этот час, им суждено сносить все лишения и муки, которые причиняют им люди или животные. Если и впрямь дело обстоит так, то вполне возможно, что когда мы сечем насмерть поросят или варим живьем омаров, мы подвергаем мучительнейшим пыткам какого-нибудь давнего своего приятеля или близкого родственника, а затем его подают к столу, за которым он некогда был самым желанным гостем.

"Кабул, повествует Зенд-Авеста, родился на заросших тростником берегах Мавра. Владения его были необозримы, а роскошь соперничала с богатством; он ненавидел кротких браминов и презирал их святую веру. Каждый день он ел мясо сотни различных животных, а его повара знали сотни способов, как раздразнить само пресыщение. И тем не менее, он не дожил до преклонных лет, а умер оттого, что не знал меры и объедался. Его отлетевшая душа предстала перед суровыми судьями, которые были душами тех самых животных, что пали некогда жертвой его обжорства.

Он трепетал этих судей, с которыми прежде обошелся как жестокосердый тиран, он молил о жалости, но ни в ком не находил сострадания.

- Неужто он не помнит, - сердито вскричал кабан, - каким мукам меня предали и не ради утоления его голода, а в угоду тщеславию. Меня затравили, а потом сочли мое мясо недостойным его стола. По моему мнению, самая подходящая кара - превратить его в свинью, на которую он больше всего походил при жизни.

- Я же предлагаю, - проблеяла овца с судейского кресла, - чтобы он понес наказание в теле ягненка, тогда его душе пришлось бы по четыре-пять раз в месяц расставаться с телом.

- Если собрание прислушается ко мне, - промычал теленок, - то этот человек должен принять мое обличье. Каждый день мне пускали кровь, чтобы мое мясо сделалось белее, а потом безжалостно убили.

- Не будет ли разумнее, - закудахтала курица, - откормить его на манер домашней птицы, а после запечь в собственной крови, как сделали со мной.

Большинству такая кара пришлась по вкусу, и ее уже собрались утвердить без лишних проволочек, как поднялся вол и сказал:

- Насколько мне известно, супруга подсудимого ждет ребенка. Умея провидеть грядущее, я знаю, что родится сын, болезненный, хилый, недужный, который будет в тягость себе и ближним. Не лучше ли, друзья, осудить душу отца на заточение в теле сына, дабы родитель на себе испытал все те немочи, которые вследствие невоздержанности он передал по наследству своему потомству?

Остальные судьи одобрили столь мудрое наказание и поблагодарили вола за добрый совет. Кабула снова низринули на землю, и душа его, поселясь в теле собственного сына, промучилась тридцать лет под бременем злосчастья, тоски и болезней".

Письмо XVI

[О лжи, распространяемой книгами, претендующими на истинность.]

Лянь Чи Альтанчжи - Фум Хоуму,

первому президенту китайской Академии церемоний в Пекине.

Сказать по правде, не знаю, чем я больше обязан побывавшим в Китае миссионерам: полезными сведениями или ложными представлениями, которые они внушали мне своими россказнями. Они, например, уверяли меня, будто папа это мужчина, который стоит во главе церкви, в Англии же все в один голос твердят, что это блудница в мужском платье {1}, и его чучело нередко сжигают на костре, как самозванца. Те и другие сочинили по этому поводу тысячи книг: священники вечно спорят друг с другом, а когда не хватает доказательств, возмещают их бранью. Кому из них верить? Или, может быть, не верить никому? Когда я думаю о нелепостях и выдумках, которыми полны книги европейцев, я благодарю небеса, что родился в Китае и обладаю достаточной проницательностью, чтобы распознать обман.

Европейцы упрекают нас за то, что в нашей истории много лжи, а в хронологии - путаницы. В таком случае, как же они должны стыдиться собственных книг, многие из которых написаны докторами их богословия? Ведь в них постоянно с самым серьезным видом рассказываются чудовищные басни. Это письмо не вместит всех тех нелепостей, которые я находил в подобных писаниях, а посему ограничусь лишь пересказом того, как ученые мужи описывают обитателей земли. Не довольствуясь простыми уверениями, они вдобавок иной раз утверждают, будто сами были очевидцами того, о чем повествуют.