Борис Шахов - Черная шаль с красными цветами

- Это геолог наш, из экспедиции. Сюда приехали нефть искать,- хмуро разъяснил Федор.

- Ладно, тогда я схожу,- поднялся Иван.- Но ты, Федор, худого про нас не думай. И сердца не держи. Мы, брат, нынче под таким богом ходим… под каким век свой не хаживали…

Иван вышел. Мать сказала:

- Выпил бы молочка, сынок. Парное… давно, поди, не пил.

- Давно, мама,- ответил Федор, продолжая сидеть недвижно. Сознание снова заволокло туманом, мыслей не было никаких, только метка на щеке горела, будто горящую спичку приложили да и приказали - терпи, Туланов. Взгляд его остановился на столе, на деревянной миске с картохой. Он тупо сосчитал, сколько там картошин: одна… две… три… четыре. На блюдце, рядышком, три круглых, каких-то серовато-желтых лепехи. Ну да… мать теперь христа-ради живет, подаянием соседским. Серовато-желтые, значит, с пихтовой корою. Вот до чего дожили работящие да совестливые Тулановы: старуха-мать дерево грызет… при живых-то детях да внуках…

- Агния? - назвал Федор имя сестры, надеясь, что мать сама поймет его вопрос. Она и поняла:

- Как же, помогает, если б не она да добрые люди, я бы давно с этим-то светом простилась, Федя. Еще до масленицы приезжала, два ведра картошки привезла да десять фунтов ячменя… Как же. Ведь за сорок-то верст не больно вырвешься, Федя. Да и своих у нее уже пятеро, мал мала… Это-то ладно, я жизнь прожила, чего мне теперь… Ты пей, родимый, попей молочка.

Федор встал из-за стола.

- Погоди, мама, я сначала схожу на катер, а потом уж угощаться буду.

- А и сходи, коли надобно,- легко согласилась мать, не очень еще понимая сыновью судьбу.

На берегу около катера и баржи уже собрались изъядорцы, мужики, и бабы, и ребятня, понятное дело. Все они Федору были знакомы, люди его родной деревни.

Когда он уезжал из дома в дальние края, всегда горестно скучал по родине, по землякам скучал. Бывало, вернется домой, и с каждым, кому интересно, поговорит в подробностях, на все вопросы ответит, все вопросы задаст. И с пожилыми, и с детьми. С кем в шутку, а с кем очень даже всерьез. Так и вырабатывалось общее народное воззрение на события, свидетелями которых становились люди. Хорошо или плохо. И чего ждать в будущем ежели так пойдет. И чего ждать - если этак… У людей, которые в жизни не ловчат, своими руками добывают хлеб свой насущный,- у них один интерес. И точка зрения одна. И всегда было: как вернешься из дальних краев, сердце полнится радостью при виде деревенских: свои. И он - свой.

А сегодня Федор прошел мимо, низко опустив голову и ни с кем не поздоровавшись. Сразу поднялся по сходне на катер, спустился в трюм, где были устроены для рабочих пары. Лунин еще не вернулся. Надо было дождаться его. И Федор, забившись в свой угол, попытался забыться. Но где там! Горе охватило его всего и терзало немилосердно, душа криком кричала. Сколько времени так прошло, Федор не знал. Очнулся от чьих-то шагов по трапу, осторожных, мягких. Увидел спускающиеся по железной лесенке ноги в шерстяных чулках, в старенькой кожаной самодельной обутке. Кряхтя, одной рукою держась за стенку, а другой сжимая на весу узелок из платка, появилась мать.

- Сынок… А я ждала, ждала, тебя все нету… Мало ли, думаю… не разрешили или что…- Мать положила узелок на нары, начала развязывать концы платка.- И молочка ты не попил. Как же… Вот, принесла тебе… Пелагея сегодня хлеб пекла, я рассказала, так она тебе три ячневых хлебца прислала… горяченьких… На-ко, поешь, милый…

И тут только Федор заплакал, сначала тихо, потом зарыдал в полный голос - горе прорвалось, горе вытолкнуло из горла застрявший там мертвый узел, и Федора начало трясти, безжалостно трясти всем телом, его било, словно в лихорадке, и несвязные слова бились в нем, ища выхода:

- Мма-мма-а… Нну… што-о ж это… што-о-о.. За што-о… мма-ма… да как жи-ить-то тепе-ерь?.. Да где ж мы теперь… мма-ма… живем-то… госпо-ди… живое тело рвут… на ча-асти. Родных… вра-агами сде-елали… Да нужно ли так жи-ить… мма-ма! Да можно ли…

Каково матери смотреть было, как необъятное горе трепало загнанного в угол мужчину… ее сына… как горькими слезами полоскало его уже седобровое лицо… Мать села рядом с ним, узенькой сморщенной ладошкой поглаживала его колени:

- Поплачь, родненький… поплачь, сынок… полегчает…

Федор приходил в себя тяжело, медленно, трудно. Затих. Перестал вздрагивать.

- Иди, мама, домой. Я начальника дождусь. Поговорю с ним и приду. Ты не бойся, я молча не уеду. Зайду обязательно. Жди.

Мать взяла крынку с молоком и подала Федору. Он отпил несколько глотков. Пожевал хлебца. Остальное отдал обратно: