Шарлотта Бронте - Учитель

Прояснив этот момент и утвердившись на своих позициях, я перешел к сути дела, проявив всю откровенность, возможную лишь при полном доверии. Подобное обращение польстило Ванденгутену, он был благодарен мне за возможность хоть что-нибудь сделать для меня. Я продолжал объяснять, что хочу не столько помощи, сколько условий, в которых мог бы помочь самому себе, а от него жду не усилий (это моя задача), а только сведений и рекомендаций. Вскоре после этого я поднялся, чтобы уйти. При расставании Ванденгутен подал мне руку: стремление пожать руку иностранцу значит гораздо больше, чем обмен рукопожатием с соотечественником. Мы улыбнулись друг другу, и я мысленно отметил, что доброжелательность на его честном лице выглядит лучше проявлений работы ума на моем. Тем, кто располагает жизненным опытом, подобным моему, общение с такими честными и порядочными натурами, как Виктор Ванденгутен, служит утешением, бальзамом на душу.

За следующие две недели многое изменилось; моя жизнь тогда напоминала небо в осеннюю ночь с падающими звездами. Надежды и опасения, ожидания и разочарования обрушивались потоками от зенита до горизонта, но эти события были мимолетными, после каждой мгновенной вспышки наступала темнота. Месье Ванденгутен старательно помогал мне, указал несколько мест и сам предпринимал шаги, чтобы эти места достались мне, но долгое время все обращения, просьбы и рекомендации оставались тщетными: либо дверь захлопывалась перед моим носом, когда я уже был готов войти, либо другой претендент, появившийся раньше, сводил на нет все мои усилия. В моем лихорадочном возбуждении никакие разочарования не казались помехой, а поражения, следующие одно за другим, лишь подстегивали волю. Я забыл о привередливости, подавил в себе осторожность и гордыню: я просил, настаивал, увещевал и докучал. Дело в том, что благоприятные возможности сосредоточены в недосягаемом кругу, где восседает Фортуна, раздавая их, точно козыри. Благодаря упорству я приобрел известность, благодаря настойчивости меня запомнили. Обо мне стали наводить справки, и родители моих бывших учеников, зная от своих детей обо мне, как небесталанном учителе, эхом повторяли их слова: поначалу нестройный, этот хор наконец достиг ушей, которых мог и не коснуться, не будь он настолько дружным; в переломный момент, когда я испробовал все и уже не знал, что еще предпринять, однажды утром Фортуна заглянула ко мне, когда я, унылый и почти отчаявшийся, сидел на кровати, кивнула с фамильярностью давней приятельницы – хотя, Бог свидетель, я никогда прежде с ней не встречался – и бросила мне на колени награду.

На вторую неделю октября 18** года я получил место учителя английского во всех классах коллежа *** в Брюсселе, с жалованьем три тысячи франков в год; вдобавок, благодаря репутации и известности, которые принесли мне это место, я мог зарабатывать еще больше частными уроками. В официальном письме, помимо всех этих сведений, упоминалось, что из всех претендентов меня выбрали по настоятельным рекомендациям почтенного негоцианта, месье Ванденгутена.

Едва получив это письмо, я устремился в контору к месье Ванденгутену, дал прочитать ему все, что уже знал сам, а потом с чувством пожал ему обе руки. Мои жаркие благодарности и эмоциональные жесты лишили голландца свойственного ему спокойствия. Он ответил, что очень рад был оказать мне услугу, но подобной признательности не заслужил. Он не потратил ни сантима, только черкнул несколько слов на бумаге.

Потом вновь заговорил я:

– Вы осчастливили меня, причем так, как мне и хотелось; меня не тяготит благодарность за то, что получено из ваших щедрых рук, я не намерен сторониться вас потому, что вы сделали мне одолжение. Впредь вам придется считать меня вашим близким знакомым, ибо я намерен еще не раз наслаждаться вашим обществом.

– Ainsi soit-il [110], – был ответ, сопровождаемый улыбкой великодушного согласия.

Я ушел, унося в сердце ее сияние.

В два часа я вернулся к себе. На столе уже дымился обед, доставленный из соседней гостиницы, и я сел, думая перекусить, но не испытал бы большего разочарования, даже будь тарелка полна черепков и битого стекла, а не отварной говядины с фасолью: у меня пропал аппетит. Раздосадованный тем, что не хочу ни кусочка, я убрал обед в буфет и задался вопросом, чем бы мне убить время, так как являться на улицу Нотр-Дам-о-Неж раньше шести не было смысла – ее обитательницу (для меня – единственную) дела удерживали вне дома.