Шарлотта Бронте - Учитель

А сам Пеле? Нравился ли он мне, как прежде? Да, очень! Ничто не могло быть приятнее, учтивее и даже дружелюбнее его обхождения со мной. От него мне не приходилось сносить ни холодного пренебрежения, ни раздражающей назойливости, ни напыщенного превосходства. Но младшие учителя той же школы, два несчастных, изнуренных работой бельгийца, вряд ли подтвердили бы мои слова: с ними директор был неизменно сух, строг и холоден. Раз-другой заметив, как неприятно меня поразила граница, которую он решительно проводил между младшими учителями и мной, директор в качестве объяснения изрек с легкой саркастической усмешкой: «Ce ne sont que des Flamands – allez!» [22]И, бережно отведя от губ сигару, он сплюнул на крашеный пол в комнате, где мы сидели.

Да, оба учителя были фламандцами с истинно фламандскими лицами и очевидным для всякого отпечатком умственной ограниченности на них, тем не менее это были люди, люди в общем-то честные, и я не понимал, почему принадлежность к числу уроженцев этой унылой равнины оправдывает суровое и презрительное отношение к ним. Мысли о несправедливости отравляли удовольствие, которое могла бы доставить мне обходительность Пеле. Безусловно, приятно вечером, отдыхая от трудов, обретать в лице работодателя умного и жизнерадостного компаньона, а если порой он злоупотреблял сарказмом и вкрадчивостью, если выяснялось, что его доброта скорее напускная, чем подлинная, если я иной раз догадывался о существовании кремня и стали, спрятанных под бархатом, – так никто из нас не совершенен, и поскольку меня утомила атмосфера грубости и хамства, которыми сопровождалось мое пребывание в N., у меня не было ни малейшего желания теперь, когда я бросил якорь в заводи поспокойнее, присматриваться к изъянам, о которых умалчивали, которые старательно от меня прятали. Я был готов принимать Пеле таким, каким он казался, и верить в его благожелательность и дружелюбие, пока какое-нибудь злополучное событие не докажет обратное.

Он не был женат, и вскоре я понял, что его взгляды на брак и женщин типичны для француза и парижанина. Я подозревал, что его нравственным принципам присуща некая неопределенность; какая-то холодность и пресыщенность слышалась в его голосе при упоминании о «le beau sex» [23], как Пеле выражался, однако он был в достаточной мере джентльменом, чтобы не касаться вопросов, которые я не приветствовал, и поскольку он обладал умом и любил интеллектуальные беседы, нам всегда было о чем поговорить и помимо скользких тем. Я не мог слышать, каким тоном он упоминает о любви, мне до глубины души было ненавистно распутство. Он чувствовал разницу в наших взглядах, и мы по безмолвному соглашению не ступали на зыбкую почву.

В доме и на кухне Пеле распоряжалась его мать, старая француженка; мне хотелось верить, что когда-то она была красива, как уверяла она сама, но видел я лишь старуху, безобразную, какими бывают только старые женщины на континенте, – правда, впечатление могла портить ее манера одеваться. По дому она расхаживала без чепца, ее вечно растрепанные седые волосы имели странный вид, платье, надеваемое редко, заменял неряшливый ситцевый капот, а туфли она предпочитала разношенные, домашние, со стоптанными задниками. Когда же ей приходила охота появиться на людях, что обычно случалось по воскресеньям и в праздники, она наряжалась в платья ярких цветов, обычно из тонкой ткани, в шелковые шляпы с веночками цветов и превосходные шали. Злой она не была, зато оказалась неутомимой и несдержанной болтуньей, пределы кухни покидала редко и, похоже, старалась не попадаться лишний раз на глаза своему почтенному сыну, перед которым благоговела. Когда Пеле случалось упрекать ее, эти упреки были резкими и немилосердными, но, как правило, подобным он утруждал себя редко.

У мадам Пеле были свои знакомства, свой круг избранных гостей, которых я видел редко, так как она принимала их в «будуаре» – комнатушке по соседству с кухней, куда надо было подняться на пару ступенек. На этой лестнице, кстати, мне не раз случалось видеть мадам Пеле с подносом на коленях, занятую сразу тремя делами: собственным ужином, обменом сплетнями со своей любимицей горничной и бранью в адрес ненавистной кухарки; с сыном она не только никогда не ужинала, но и редко садилась за стол, а в столовую для учеников школы и носа не казала. Эти подробности наверняка удивят англичанина, но Бельгия не Англия, порядки в Бельгии не то что наши.

Меня, уже успевшего изучить привычки мадам Пеле, однажды вечером в четверг (день, когда слугам после полудня давали выходной) постигло удивление: я сидел у себя в комнате, проверяя целую кипу тетрадей с упражнениями по английскому и латыни, когда служанка постучала в дверь, передала мне поклон от мадам Пеле и сообщила, что та приглашает меня в столовую на «goûter» (легкую трапезу, соответствующую нашему английскому чаепитию).