Валентина Немова - Изъято при обыске

Похоже, стихотворение это не случайно он нашел. Узнал его по первой строчке. Он знал, что искал. Но откуда?

Все…Я почувствовала, как внутренне у меня опустились руки. Я не вскрикнула, ни звука. Но вдруг заметила, что написала на этом листочке не "изъято при обыске", как следовало, а совсем другое: "изъято при аресте". Прочитав написанное, исправила.

Теперь меня волновало другое.

Молодой в форме сосредоточился на тех страницах, где я писала о своих интимных чувствах. О любви. Он окунулся в эти любовные признания, посвящения.

Вот тут я не сдержалась. Когда он стал читать одно мое неотправленное письмо, я подскочила к нему, схватилась за листок, который он крепко держал, и сдавленно, со слезами заговорила:

— Не читайте это, оставьте это! Там нет ничего политического! Слышите!

— Я должен читать все, — ответил он с деланной убежденностью.

— Нет! Нет! О!

— Юлия! — попыталась одернуть меня мать. — Они лучше…

— Замолчи! — закричала я на нее. — Какое им дело до моей личной жизни?! Слышите! Это письмо оставьте! Я его не дам! Не дам!

— Ну, хорошо… — он уступил. Положил его на подоконник, куда откладывалось все несущественное…

И опять я писала, писала, время от времени подсовывая молодому военному какую-нибудь дерзкую строчку. Он укорял меня, стыдил. Я смеялась, ехидничала. Высказалась насчет того, что многих из их собратьев, которые в 37 году арестовывали невиновных, сейчас призывают к ответу за превышение "власти".

Он оторопел. Но только на миг…

В этот день то и дело раздавался стук в дверь. Девчата, мои подруги, заглянув в библиотеку и не найдя меня на месте, бежали ко мне домой узнать, в чем дело. Но их не впускали. Меня не подпускали к двери.

Когда я, устав от своей работы, выходила на балкон отдохнуть, подышать свежим весенним воздухом, а заодно посмотреть, не стоит ли кто-нибудь из подруг внизу, у подъезда, Курносый сопровождал меня. Он сопровождал меня даже тогда, когда я вышла из комнаты и направилась на кухню. Напиться. Конвой.

Моя квартира превратилась для меня в тюрьму. Вот, оказывается, как бывает…

Мне нужно было не напиться. Мне нужно было написать записку Женьке. Почему-то я была уверена, что меня возьмут.

Как это так случилось, что мы не встретились с ним?! Не встретились…

Я ненавидела этого Курносого, его звезду, его синие брюки с лампасами, его торжествующие, счастливые глаза.

Решительно я повернула не в ту сторону и у него на глазах зашла в ванную, закрылась на крючок. Черным карандашом для бровей написала на клочке бумаги, который нашла тут же, записку подруге: "Тоня, если меня возьмут, передай Женьке, что я жалею об одном: почему мы не встретились с ним! Юля."

Эту записку я засунула в рукав, а потом, заскочив все-таки на кухню, вложила в руку Люське, своей маленькой сестренке, и сказала, кому передать.

Когда Курносый вошел вслед за мной, я уже пила воду. И он, наглец, сказал маме, которая разговаривала здесь с одной из понятых:

— Это младшая ваша дочь? Смотрите, чтобы она у вас поменьше писала…

Люська, большеглазая, очень хрупкая, девчушка, непонимающе и испуганно на него посмотрела. А мама ответила:

— Да, надо было бы и эту послать не учиться, а на завод, работать. Тогда б у нее в чемоданах лежали отрезы, а не бумажки.

Я захохотала:

— Ты остроумная, мама!

Я была счастлива, что написала записку. Теперь мне на самом деле казалось — можно идти хоть к чертям на рога…

Протокол обыска был написан на такой кипе листов, на которой уместился бы двухчасовой доклад. Три экземпляра. Их разложили на скамейке. Диванов у нас тогда еще не было. И молодой военный наивно заметил:

— Ого, сколько мы написали! За один месяц шесть таких кип.

— И все такими делами? — дерзко выпалила я и засмеялась, чувствуя, что он проболтался.

Четверо…Вернее, их было уже шестеро. Целый день они менялись. Кто-то уходил на обед в столовую, кто-то обедал у нас на кухне. Но, видно, здесь были и просто любопытные. Они разглядывали меня. Я была уже хорошо, по последней моде, причесана, с дерзкой челочкой на лбу, с ярко накрашенными губами (в тот день впервые я накрасила их так ярко), в своем лучшем, элегантном костюме, в туфлях на высоких каблуках. Я ходила по квартире мягко, женственно, улыбалась независимо и кокетливо.

Я чувствовала себя женщиной, которая нравится этим мужчинам, сколько бы там ни было у них звезд на погонах, как бы ни были тверды их убеждения. Я смеялась над их "убеждениями". И не боялась уже ничего!