Валентина Немова - Изъято при обыске

Во всем мире, как ей казалось, не было человека, более преданного идеям коммунизма, партии и комсомола, чем она, и вдруг именно она оказалась выброшенной из его рядов. Придя домой, так и рухнула в постель. Так неистовствовала, рассказывая родителям о том, что случилось, так кричала и ругалась, хватаясь за голову, которая прямо-таки раскалывалась у нее от боли, что кто-то из них, мама или отец, побежал скорее вызвать скорую помощь, решив, что их дочь сходит с ума.

Машина прикатила быстро. Запахло в квартире лекарствами. Люди в белых халатах поинтересовались, что произошло. В их присутствии, без всякого укола, Юлия сразу же пришла в себя, присмирела. Стыдно стало за свое разнузданное поведение. Всхлипывая, рассказала, из-за чего так расстроилась. Тот, кто был, наверное, врачом, сказал с глубоким вздохом:

— Мне бы ваши заботы… Конечно, неприятно, но бывают неприятности и покрупнее. Не только вас терзают. Так что же — всем теперь на стенку лезть? Стенка выдержит. А ваши нервы?.. Держите себя в руках, — вот мой совет. — Иначе, если будете так распускаться, сойдете с ума.

Оставив на столе пузыречек валерьянки и сделав все же ей успокаивающий укол, медики удалились со своими чемоданами…

Возможно, именно в этот день, когда ее исключили из комсомола, отброшенная, как срезанный подсолнух, из которого предварительно выколупали все до единой семечки, она и утратила веру и в партию, и в комсомол.

О том, чтобы написать апелляцию в горком, Юлия даже не подумала. "Переживу это — и все. Чтобы впредь они уже не смогли учинить мне такой расправы, отойду я от этой организации, где не ценится то, что проповедуется…". Однако руководитель литературного объединения, которое она продолжала посещать, писатель Воронов, ее друг, узнав о том, что она собирается сделать, не одобрил ее план, сказав, что с несправедливостью смириться никак нельзя.

Даже не читая сочинений (поскольку не было к ним доступа ни Юлии, ни ему), и на сей раз он сумел найти выход из щекотливого положения и дать ей спасительный совет. Сам отправился в горком комсомола, без нее сперва, доказал секретарям, что надо отменить решение горкома. Что бы там ни написали ученики Русановой, пусть даже аполитичного, она за их высказывания не должна нести наказание, да еще такое суровое. Они же взрослые люди все, отвечающие за свои поступки. Половина из них старше своей учительницы, надо еще разобраться, кто кого из них настраивает в антисоветском духе: она учеников или они ее…

Позднее, можно сказать, в буквальном смысле этого слова взял Юлию за руку и отвел в горком, заставил написать апелляцию.

Она говорила ему:

— Не хочу больше состоять в этой организации, которой заправляют настоящие бандиты. Ведь если бы в тот момент, когда я пришла из райкома, родителей не оказалось дома, я могла в отчаянии и руки на себя наложить. Ну, кто ж они после этого, как не убийцы?

Этот их разговор происходил у Вороновых дома. Расхаживая взад-вперед по комнате, размахивая руками не перед собою, как вообще свойственно людям, а над своею большой головой, как бы запуская ввысь голубей, Николай Павлович возразил ей:

— Сперва добейся, чтобы восстановили в комсомоле, докажи свою правоту. А после поступай как знаешь…

Воронов был тогда единственным человеком, который мог, не повышая голоса, переубедить, переспорить ее. И на сей раз она должна была с ним согласиться.

Если бы таких людей, как он, на земле было побольше, насколько наша жизнь была бы легче!

Пересилив отвращение, которое теперь вызывали у нее все официальные кабинеты, вошла она еще в один. Там правил уже не Савчук, а другой деятель, помягче, повежливее. Ответственности у него было побольше и, следовательно, меньше, чем у Савчука, самодурства.

Тут ее уже не клеймили, не распинали, хотя, разумеется, и не хвалили. Выполнили формальность. Поскольку не было постановления первичной комсомольской организации о ее исключении, которое необходимо во-первых в подобных случаях, решение райкома ВЛКСМ было отменено.

Завладев вновь своим комсомольским билетом, которым еще совсем недавно так дорожила, что даже маму погнала однажды в метель в деревню, когда старшая сестра назло ей его увезла туда, теперь Юлия сунула его подальше в ящик стола, чтобы он не попадался ей часто на глаза и не напоминал тот ужасный день, и не воскрешал невыносимые муки…

Платить комсомольские взносы она продолжала, чтобы их сборщики не приставали с расспросами, но комсомолкой себя уже не считала. Правда, в таком упадническом настроении пребывала она не долго. А исправил его, как это ни странно, именно тот, кто привел ее в такое безысходное состояние, — секретарь райкома ВЛКСМ, написавший в обком жалобу на горком, восстановивший молодую учительницу в комсомоле. Но речь об этом пойдет чуть позже…