Валентина Немова - Изъято при обыске

— А на бюро райкома, когда Русанову вычеркнули из комсомола, кот был представлен? — горячо выкрикнул какой-то парень с нервным ртом.

— Завуч школы и секретарь партийной организации.

— А комсомольцы были?

— Нет, у нас было поручение комсомольской конференции проверить Русанову и принять меры…

— Нет, вы скажите, у вас было решение первичной комсомольской организации об ее исключении? И вообще, решался ли этот вопрос учительской комсомольской организацией?

— Нет, но… ведь комсомольская конференция…

— Учтите, что люди, бывшие на ней, не знали ее совсем. От ее школы была лишь она одна. Никто не мог оспорить ваше обвинение.

— А она сама? Почему она не выступила второй раз? Значит она согласилась со всеми обвинениями?

— Какая глупость! — снова воскликнула Юлия, бросив карандаш на стол, но тут же подобрав его.

— А я считаю, — тихо сказал порывистый мужчина, — что Русанова, хоть и ломала дрова на конференции, но делала это искренно. А изменить мнение свое в один час и сразу же публично отказаться от своих слов — на это способны одни пройдохи…

— Но все-таки, товарищ Савчук, в каком уставе вы читали, что райком может принять решение об исключении, пренебрегая первичной комсомольской организацией? Кто вам дал право искажать устав комсомола? И какой устав рекомендует наказывать за критику?

Лицо Савчука, сухое, помятое, приняло жалкий вид поспешного раскаяния. Он старался преданно глядеть в глаза секретаря. От этого казался еще более жалким.

Не менее противен Юлии был во время своей речи и директор школы, которого также вызвали сюда.

То и дело поддергивая локтями все время спадающие с него брюки, он долго читал отпечатанную на школьной машинке характеристику Юлии, данную ей завучем. В ней перечислялись все недостатки молодой учительницы, присущие ей и мнимые, все ее вольные и невольные промахи. Достоинств у молодой учительницы, согласно этой характеристике, не было никаких. Недостатков: вагон и маленькая тележка.

— Она грубит учителям, называет секретаря партийной организации подлым, завуча Клавдию Ананьевну Лионову тоже подлой, а многих учителей подхалимами. Не уважает старших, тех, кто ей в отцы годится…

— Извините, пожалуйста, Михаил Сагетдинович, — не выдержал секретарь обкома, — а кто к ней в школе относился по-отцовски?

— Я относился, как отец родной, — уверенно заявил директор.

— Ну, что вы скажите, по-отцовски относясь к Русановой, о сочинениях ее учеников? Какую дадите им оценку?

— Оценки она сама ставила и завуч, — не замечая подвоха, просто ответил Михаил Сагетдинович.

— Нет, — не оставлял его в покое секретарь, — как вы их воспринимаете, антисоветские они или нет?

— Нам нужно было анализ провести… — сдрейфив, забормотал директор.

— Нет, перед тем, как поставить вопрос на педсовете о снятии Русановой с работы, как вы их сами оценили?

— Их нужно анализировать с точки…

— Позвольте, вы сами читали сочинения?

— В методических указаниях, — все еще надеясь выкрутиться, лепетал директор.

— Нет, простите…

— В пособии…

Глаза директора покраснели, губы побелели. Только седина его не потеряла прежнего цвета.

На всех лицах, пока он говорил, Юлия читала омерзение, прикрытое соблюдением такта по отношению к его старости.

— Еще раз прошу меня простить, Михаил Сагетдинович, вы читали сочинения?

— Да, я прочитал четыре штуки… Этот вопрос…

— Ну, вы-то свое мнение имеете?

— О полности говорить не буду. О четырех необдуманно и неудачно, — потеряв в характеристике, которую он держал в руках, место, где говорилось о сочинениях, директор совершенно растерялся. — Ведь провести на эту тему… Большая должна быть подготовка вперед… — ему явно не хватало слов для такого трудного объяснения. — И тема очень неудачная, — обрадовался он, отыскав наконец на синеньком листочке нужную строку. Лицо его так и засияло, но секретарь, опять-таки очень вежливо, мягко его перебил:

— Все ясно, Михаил Сагетдинович, можете отдохнуть.

Ему действительно нужен был отдых. У него был страшно обескураженный вид. Казалось, очутился он вдруг на камешке, вокруг которого бушевал бурный поток. До берегов далеко, и он растерянно крутит головой в разные стороны: может, где-нибудь торчит другой камешек, чтобы шагнуть на него, потом на третий — и на берег. Неважно на какой, на любой, лишь бы на берег!

Ему подвинули стул, и он сел, наконец-то.

Но прийти в себя ему так и не удалось.