Валентина Немова - Лишний вес

А что Ненашев? Он действовал примерно так же, как и Чижовкин. До обсуждения сборника за 1964 год, видя, что я влюбилась в него, он опекал меня, надеясь, что я это оценю и поведу себя с ним, как ему надо. Но после обсуждения, после того, как Лидия Роднина раскритиковала маститых писателей, он, как мне кажется, забеспокоился, не прогадает ли, продолжал покровительствовать мне. И когда я ему призналась, что чувствую неуверенность в себе, подбодрить меня не счел нужным. Если бы он сказал тогда, когда мы беседовали с ним, стоя на железнодорожном мосту, то, что думал, а я уже пояснила, что он думал, что считает меня одаренной, но пока что имеющей мало опыта "в смысле творчества", я всю жизнь была бы ему за это благодарна, и настолько легче было бы мне заниматься этой трудной работой. И насколько плодотворной была бы она у меня. Но он, не дождавшись благодарности за то, что уже для меня сделал, круто изменил свое отношение ко мне. Побуждал, возможно, меня к тому, чтобы я сама сделала "первый шаг". И тогда, наверное, нашли бы мы с ним общий язык. И снова стал бы он обо мне заботиться. Но я поняла его по-своему. И он потерял ко мне интерес и желание "в люди" вывести.

Однако Бог не допустил, чтобы мои способности не дали результатов, а их обоих наказал за то, что вели себя нечестно, непорядочно по отношению ко мне, лишив на какое-то время и того, и другого разума. Допустил, чтобы Ненашев стал лауреатом, а после этого, возомнив, что он гений, начал нести такие глупости, что поставил под сомнение свой авторитет и вынужден был в комментариях к своему главному роману перед читателями оправдываться, то есть признать себя неправым. Я говорила, что ему памятник поставили, музей его имени открывают. Но это, скорее всего, делается на его же собственные деньги, о чем заботится Дарья Дмитриевна, надеясь, что его славы хватит им на двоих.

А Чижовкин? Сильно отстав от Ненашева и убедившись, что он, Денис Антонович, не гений, не захотел однако сдаться. Продолжил игру "в гении". Я уже говорила, что он сделал. Написал плагиат, надеясь, что никто его в этом не уличит. Но ему не повезло в очередной раз. В Москве перестали с ним считаться, поняли, должно быть, что послужило источником, из которого он черпал философские мысли для своей фантазии. Он стал чаще приезжать в Магнитку, — обивает пороги общественных организаций — клянчит средства для переиздания своих трудов, написанных им в молодые годы, когда он еще надеялся, что добьется мировой известности. В Магнитогорске есть у нас с ним общие знакомые. Одна женщина летом 2008 года показала мне его фотографии: маленький, толстенький, в профессорской мантии и шапочке — шут шутом. Сделался он наконец профессором общественных наук. Кто ему эту ученую степень присвоил — понятия не имею. Купил, наверное, на те деньги, которые выклянчил у ММК. Очень боится столкнуться со мной где-нибудь. Я тоже не ищу с ним встреч, как раньше с Ненашевым, что, в конце концов, и довело его до белого каления. Обошелся бы он со мною так же, как и с другими женщинами, которым в союз писателей помогал вступить, руководствуясь такими незамысловатыми правилами: полюбить, потом покинуть. Давным-давно позабыл бы меня. Оттолкнув, заставила я его помнить меня всю жизнь. И даже переживать от того, как я с ним поступила. Боль я причинила неумышленно. Он ведь говорил: любовь приходит и уходит. Говорил это он спокойно, как человек, привыкший к такому положению вещей и не желающий что-то менять в своем поведении. И вдруг — в конце жизни он дает мне понять… Что? Что он как будто даже стал немного другим. Не понравилось ему, что с ним поступили так, как он сам поступал с женщинами. Получилось, что я, сама того не желая, наказала его за то, что он вел беспорядочный образ жизни.

Наказать ловеласа должна была бы его жена, но у нее на протест не хватило характера, к тому же заразилась она от него алчностью и тщеславием. Памятник поставила не только ему, но и себе, да еще при жизни своей. Сидят рядышком на скамеечке под деревом не просто муж с женой, а два писателя. Один писал когда-то, другой, то есть другая, все им написанное читала, перепечатывала, а потом, как выразилась Слотина, пошла за ним "след в след". Ему из всего того, что она написала, понравилась, как он говорил Слотиной, которая брала у него интервью, всего лишь одна вещь, одна повесть. Она, Дарья Дмитриевна, присутствовала, когда он обронил это обидное для нее признание, но пропустила эти его слова мимо ушей. Пускай говорят и даже пишут, что хотят. Лишь бы и ее называли писателем. Сам Ненашев жену свою, писательницу, не хвалил, но позаботился о том, чтобы предисловие к одной ее книжке написала самая читаемая в стране поэтесса. Я прочитала две ее, Дарьи Дмитриевны, книжки. В восторг не пришла. Зато возмутилась, что известная в стране поэтесса поет оду слабым в художественном отношении ее произведениям, а по содержанию слишком похожим на рассказы Ненашева. Но мой редактор, узнав, как я отношусь к Дарье Дмитриевне, сказал: