Валентина Немова: Любить всю жизнь лишь одного

— Ну так признайся ему. Не побьет же он тебя за это. Может, наоборот, доволен тобой останется…

У меня и раньше была эта мысль, но когда я от другого человека услыхала такой совет — признаться грубияну Лешке в любви, — мне сразу же стало ясно: сделать это никак нельзя! Ни в коем случае! Нет, нельзя.

— Как? Сказать ему, что он… Что я… Ни за что! Никогда! Что ты, Ваня?!

— Боишься?

— Нет, не боюсь, не в этом дело. Если бы я чувствовала, что мне смелости не хватает, я бы назло самой себе поступила так, как ты считаешь нужным. Но здесь что-то другое. Ты понимаешь? Если я ему в своих чувствах признаюсь, когда у него таких чувств нет, то навсегда, навсегда потеряю…

— Его? — не дал мне Иван договорить. — Да, ты боишься его потерять. Думаешь, наверно, так хоть конфликтуем, но общаемся, а выдашь себя, может, он больше вообще не подойдет. Так ты понимаешь?

— Боже мой! — поразилась я тому, как Ваня истолковал мои слова. — Не в этом дело! Я так не думаю. Цепляться за него я не собираюсь, хотя ты прав: потерять его я не хочу, пусть, даже, он и груб со мною бывает. Ты же знаешь: понравится сатана… И все же… Не его боюсь я потерять, а свободу. Доходит до тебя? Независимость. Этого я не хочу!

На этот раз Ванюшка ответил быстро, не раздумывая:

— Знаешь, Юля, все равно, как ни упрямься, верх над мальчишкой взять трудно…

Прочитав эти строки, Алексей наложил на них свою резолюцию, крупными, какими-то мускулистыми буквами, синими чернилами (Юлия писала фиолетовыми), начертал: НЕ ВЗЯТЬ! Словно увесистым своим кулаком мне пригрозил.

Я возразила Ваньке грустным голосом:

— Знаю я все это. Очень трудно. Мне этого и не надо. Мне и не понравился бы такой, какой веревки из себя вить позволяет. Не этого хочу. Хочу равенства, а если я ему признаюсь первая, едва ли это равенство сохранится. К тому же эх, Ваня…

— Что?

— Ведь Лешка мне говорит, что он Онегин и такой, как в начале, а не в конце романа, и хочет таким оставаться всегда. Но я не верю этому! Не верю. Этого не может быть! Он не Онегин.

— Я тоже так не считаю. Если уж на то пошло, он скорее Печорин.

"Что ты говоришь! Чем же это лучше для меня, если он на Печорина смахивает? Разве это меняет дело?" — подумала я, а сказала другое:

— Знаешь, мне кажется, что он не Онегин и не Печорин, а только так изъясняется в силу вздорности своего характера…

— Да… — задумчиво протянул мой собеседник, — сдается мне, из-за своего упрямства многое в жизни он потеряет.

"Легко говорить: "Он потеряет". Если бы только в этом была проблема. Если бы, куражась, лишь себя наказывал он. А он ведь и других наказывает! Я же чувствую, что нравлюсь ему. А он, прикидываясь Онегиным, сколько боли мне причиняет! И до каких пор это может продолжаться?!" — подумала я, а сказала следующее:

— Эх, Ваня, если бы ты только знал, в каком я положении! Сердцу ведь не прикажешь… — и тут, решив, что самое время сменить тему, заявила — С тобой ведь тоже что-то творится. Как у тебя с Ниной?

— Рассчитался.

— Что значит — рассчитался?

— То и значит: рассчитался и все. Зачем морочить себе и другим голову? Это к хорошему не приведет.

"Странно, почему он так говорит? Раньше он так грубо не выражался. Если бы это он к чертям девицу послал, то он не был бы такой печальный. Не он ей, а она ему, надо полагать, дала от ворот поворот…

— Нет, Ванюша, с тобою определенно что-то происходит. Уж не поймала ли тебя в свои сети Лина Лазейкина?

— С чего это ты взяла? Нет, бесспорно.

— От Лины столько мальчишек без ума, что как только кто-нибудь из них влюбится, мне все кажется, уж не в нее ли опять? — я невесело засмеялась.

— Вот еще! Не всем же сохнуть по ней.

— Вань, а как Рита?

— Какая Рита? — собеседник мой приподнялся над столом, затем снова об него облокотился, но тут же выпрямился. Короче говоря, задергался. Я даже перепугалась: что с ним?

— Пишет она тебе или нет? — спросила я, но сразу же пожалела, что задала этот вопрос. Однако исправить ошибку было ведь нельзя. Слово же не воробей! Иван принялся что-то искать под цветочными подставками. Мы оба с ним ужасно волновались. Радио пело про чью-то несчастную любовь. Боже мой, на Ваньку страшно было смотреть. Он судорожно перебирал предметы, лежавшие на столе. Я ждала ответа, боялась, что он сейчас даст почитать какое-нибудь письмо от далекой девушки, в котором она сообщает о трагедии, постигшей ее недавно. И каково же было мое удивление, когда он наконец нашел то, что искал: пачку сигарет. Закуривая, сказал, как отрезал: