Цви Прейгерзон - Когда погаснет лампада

Да, хупа получилась скромной, но на нее пришли практически все знакомые Вениамина по Гадячу. В те годы еще журчал исподтишка ручеек жизни — день за днем, месяц за месяцем, год за годом. Старики хотя и старели, но как-то неторопливо, потихоньку, и даже ангел смерти не спешил навещать их. Взять хоть Эсфирь, мастерицу лапши. Стоит ли тут объяснять? Достаточно сказать, что в прошлом году ей исполнилось девяносто три года, а в этом, значит, девяносто четыре. Все ли вам теперь понятно? Жива Эсфирь, чего и всем желает. Вот она, ковыляет с клюкой в руке, лицо ее вспахано и бороновано временем, но глаза по-прежнему зорко поглядывают туда-сюда на жужжащую вокруг жизнь. А рука ее по-прежнему сильна, и все так же властно правит Эсфирь своим небольшим царством, ничуть не ослабив эту хватку за дни прошедшего года. А и в самом деле! Сможет ли обойтись ее дочь Нехама без диктаторской материнской руки, без внимательных, все подмечающих материнских глаз?

Вот сидит старая Эсфирь в кухне, клюка в руке, и язык ее не прекращает работы.

— Нехама! Ты уже посолила суп?

— Сейчас-сейчас, мама! Вот закончу рубить печенку и сразу займусь супом.

— Ах ты, бездельница! Гости уже почти собрались, а она весь день возится с печенкой!

Чудные запахи золотистого супа, рубленной с яйцами печенки, лука, гусиных шкварок и выпечки смешиваются в тонкий дразнящий аромат, который проникает в комнаты, во двор, выплывает через окна на улицу и летит по ней благой вестью. А гости и в самом деле уже собираются. Первым приходит резник реб Довид, не знающий условностей и не ведающий церемоний. Кстати, и к его немалому возрасту прибавился год с тех пор, как мы с ним познакомились. К сожалению, именно на этом старике оставил прошедший год неприятный отпечаток, подернув пленкой и второй, относительно здоровый глаз старика. Мал и темен мир, видимый этим умирающим глазом, и потому теперь реб Довид долго шарит по сторонам палкой, прежде чем осмеливается сделать очередной шаг. Да, осторожны нынче шаги одинокого старика, медленны и малы. И все же не падает он духом, не дрожат его колени, не валяется старый резник в пыли, посыпая голову пеплом. Нет, жив он, дышит и благодарит Бога, потому что «есть еще у нас Бог на небесах!». Есть еще Бог, направляющий и поддерживающий, знающий пути, которые отведены нашим странствиям, нашим шагам — в том числе и шагам резника реб Довида.

Собираются гости. Вместе приходят Левитины и Арон Гинцбург. Габай чем-то похож на отца невесты, на цыганистого Залмана Шотланда. Как и раньше, он проводит целые дни в штибле на еврейском кладбище, хранит огонек, который теплится на могиле адмора [32] Адмор — аббревиатура слов «адонейну, морейну ве-рабейну» («господин, учитель и наставник наш») — глава хасидского двора, то же, что ребе. . Что ж, есть и такая профессия в народе Израиля — хранить малую искру огня. Возможно, найдется среди вас, братья-читатели, такой человек, который презрительно отзовется об этом занятии и даже смешает его с грязью. Возможно, людей с таким мнением достаточно много, но автор не принадлежит к их числу. Ведь можно видеть в этом странном еврее стража, честно хранящего свою негромкую веру.

А вот и старый Шапиро с женой. Он плохо чувствует себя сегодня; сердце старика слабеет от года к году, черты лица обострились, и еще заметней стала тень печали в умных его глазах. Зато бородка Шапиро нисколько не изменилась за прошедший год — все так же редка она и небогата: похоже, ни одного волоска не прибавилось в ней. Неслышными шагами заходит Шапиро в комнату, садится на стул и долго сидит без движения, стараясь отдышаться и успокоить нездоровое сердце. Лучше было бы ему лежать дома в постели — но как можно пропустить хупу Соломона, единственного сына Хаима-Якова Фейгина!

Все, все собрались сегодня; снова видим мы знакомую компанию стариков и молодых, заполнивших комнаты в честь праздника Соломона! Как и раньше, громче всех слышен голос Берла Левитина, рассуждающего о вопросах высокой политики, о насущных проблемах большого мира. Большого? Для кого-то он, может, и большой, но Берл Левитин разгуливает по этому миру вдоль и поперек, делая с ним все, что душе угодно.

— Допустим! — восклицает Берл, и большой палец его решительной ладони следует за каждым словом своего хозяина. — Допустим, что Гитлер и Муссолини захватят Европу…

Большой палец презрительно дергается, отметая такую возможность. Уж кому-кому, а большому пальцу Берла Левитина предельно ясна суть упомянутых европейских диктаторов. Но тем, кто не столь проницателен, приходится выслушать и словесное объяснение. Неужели кто-то полагает, что миру позволят вернуться к прежнему хаосу? Слава Богу, есть еще державы, которые воздадут этим мерзавцам по заслугам!