Цви Прейгерзон - Когда погаснет лампада

Затем говорит Соломон. На первом этапе нужно заняться теми, кто собрался на кладбище. Как заместитель командира партизанского отряда, он берется сопроводить их туда, где можно построить семейный лагерь. Жаль только, что мало тут молодых…

— Мы сами сделаем все, что надо, — отвечает Берман. — Только выведи отсюда людей.

— Хорошо, — кивает Соломон. — Я возвращаюсь в лес и позабочусь о том, чтобы найти подходящее место и все подготовить. Следующей же ночью мы переведем людей. Вениамин пока останется с вами.

Что ж, решено. Молчание наступает в шатре. Глаза собравшихся прикованы к колеблющемуся огоньку светильника. Кажется Вениамину, будто душа целого народа теплится на этом маленьком столике. Душа народа, распростертого сейчас в луже собственной крови, истерзанного, измученного, убиваемого. К нему, к слабому этому огоньку, устремлены сейчас глаза — почти уже отчаявшиеся, ищущие спасения, надежды, милости, справедливого суда. Кажется Вениамину, будто стоит он на полу тайной синагоги, пещеры Хасмонеев [58] Хасмонеи — священнический род из поселения Модиина, возглавивший народное восстание против эллинского владычества в Иудее во II веке до н. э. , убежища испанских мучеников [59] Испанские мученики — евреи в XV веке в Испании, насильно или под угрозой смерти обращенные в христианство и продолжавшие тайно исповедовать иудаизм. Были главными жертвами преследований со стороны инквизиции. .

— Пора! — говорит Соломон, прерывая тем самым невольную минуту молчания.

Ночь. Ленивый ветерок гуляет по кладбищу, шуршит листьями, оглаживает могильные холмики. Только что был здесь, у соседнего надгробия, — и вот нет его, шепчется с осенней стынью где-то в другом месте.

В штибле тесно и душно. Люди лежат на скамьях и на полу. Дети спят, но старшие ворочаются, снедаемые беспокойством. Иосиф Берман отвечает за наблюдателей, которые сменяются каждые три часа. Сейчас очередь Янкла Левитина. Еще два месяца назад парень знал лишь одно: валяться на кушетке с книгой в руках. Сейчас он лежит на влажной земле под кустом, всматривается в темноту и дрожит от холода и страха.

Страх сжимает в своих тисках и детей, и взрослых, правит бал в лесах и в укрытиях. Много у него путей и много обличий. Временами стынет от страха кровь, временами вскипает. То одиночкой он овладеет, то огромной толпой.

Ты лежишь в холодном и сыром подвале, вокруг безмолвие. Но вот пробуждается вдали неслышный голосок страха. Кто-то крадется сюда, ты чувствуешь его осторожные шаги, его тихое дыхание за своей беззащитной спиной. Вот он занес свой топор — вот сейчас его тупое лезвие обрушится на твою голову, размозжит, развалит пополам… Ты с трудом удерживаешь рвущийся из горла вопль. Все твое тело напряжено до последней жилки, мышцы, косточки, напряжено так, что вот-вот взорвется.

А вот ты стоишь на пыльном щелястом чердаке, вслушиваясь в доносящиеся снизу звуки. Это подкованные гвоздями сапоги — они топают, шаркают, стучат в дверь. «Открывай!» Этот крик гремит, нарастает, отдается в ушах. Кулаки молотят по ставням, стенам, дверям. Это душегубы пришли по твою скорчившуюся от страха душу.

А вот ты шагаешь в колонне таких же, как ты, твоих братьев и сестер. Куда вас ведут? Женщины несут на руках детей; те, что посильнее, поддерживают немощных стариков. Куда, Господи? Сморщены бледные лица, предсмертная желтизна заливает глубокие морщины. Глаза подернулись тусклой пленкой, ноги заплетаются, вязнут в грязи. На плечах котомки, мешки, в руках узлы и чемоданы. Молчание в толпе — каждый занят своей непомерной бедой.

Повсюду страх, меняющий форму и обличье. Вот кто-то, не выдержав, разражается истерическим криком. Куда?! Куда нас ведут?! Соседи поспешно шикают, загораживают кричащего: нельзя раздражать палачей. Но за первым криком следуют другие, словно прорвало плотину. Страшные вопли, стоны, плач разрывают тишину, поднимаясь в равнодушное небо.

И кто-нибудь вдруг принимается хохотать. Соседи с ужасом глядят на обезумевшего человека. Но он тут самый счастливый: его помутившийся мозг уже не осознает, что происходит вокруг, сумасшедший не ведает страха. Боже, почему Ты не забираешь рассудок у всех ведомых на бойню людей? В такие минуты он только в тягость.

Все подчиняет себе страх. Оглушает человеческую душу, стирает человеческие чувства. Ничего не остается в сердце, кроме липкого ужаса. Издерганные нервы натянуты, как струны, настроены на одну ноту: страх, страх, страх! Человеком овладевает паника; любое движение, звук, запах заставляют его вздрагивать. Он не может ничего делать, говорить, есть, сидеть, стоять, лежать.