Цви Прейгерзон - Когда погаснет лампада

Тогда прозвучала команда, и в город устремились машины СС. Началась облава с целью вытащить евреев из укрытий и собрать их на площади. Из домов послышались крики, стоны и звуки ударов. Толпа людей на площади перед комендатурой постепенно росла.

Трудно поверить, но одними из первых были приведены сюда Степан Борисович и Клара Ильинична Эйдельман, русские люди из Ленинграда. Свои последние дни они прожили в условиях, которые были намного удобнее деревенских. Просторная и светлая квартира, достаточное количество дров для отопления, небольшой запас продуктов, теплая одежда. Вера не стеснялась пользоваться всем, что находила в доме, — так или иначе его содержимое рано или поздно должно было достаться немцам. А после войны, когда наши одержат победу, в чем Вера не сомневалась ни минуты, профессор вернет хозяевам все в двойном размере. Если, конечно, выздоровеет.

В тот день Вера затеяла стирку. Весело трещат сухие дрова, на плите закипает вода в тазу. Девушка стоит над корытом, ее рябое лицо залито потом. Степан Борисович спит: ночь выдалась бессонной, и теперь больной отдыхает. Клара Ильинична делает легкую работу по хозяйству, помогает по мере сил своей бывшей домработнице, которая теперь превратилась в единственную надежду и опору. Все трое знают, что сегодня евреям назначена регистрация. Но их это не касается никак — ведь они русские.

Беда приходит внезапно.

Входная дверь не заперта, поэтому два эсэсовца в черной форме и сопровождающий их полицай входят без стука. Сначала они заглядывают на кухню. Им достаточно одного взгляда на рябое растерянное лицо Веры, чтобы понять: она их не интересует. Затем незваные гости входят в комнату стариков. Топот сапог будит Степана Борисовича, он испуганно приподнимается на постели.

— Юден? — спрашивает эсэсовец.

— Их зинд русен, — слабым голосом отвечает Степан Борисович.

Он хорошо говорит по-немецки и по-английски, а при необходимости может поддержать беседу и на французском.

Где паспорта? Профессор принимается шарить вокруг дрожащими руками. Ведь там написано черным по белому, что он русский. Где же они, Боже мой? Скорее, профессор, скорее! Голова Степана Борисовича кружится, он никак не может вспомнить, куда положил документы. Вдобавок ко всему он не брился несколько дней и теперь выглядит еврей евреем. Где же они, эти чертовы, эти спасительные паспорта? Нету, нигде нету! Что же делать? Вдруг его осеняет: конечно, он ведь положил их в томик Толстого, на тумбочке.

— Клара, — в панике кричит он, — передай мне Толстого! Быстрее!

Уфф… Слава Богу, паспорта на месте. Степан Борисович показывает эсэсовцам документы, сопровождая это обстоятельным объяснением. Он профессор из Ленинграда, находится здесь на лечении. Легочный туберкулез, постельный режим. Немцы смотрят на него и колеблются. Но тут находчивый полицай сдергивает с профессора одеяло, задирает его рубаху и демонстрирует всему миру убедительный признак еврейства. Да, Степан Борисович родился в Киеве, в богатой образованной семье, но в те времена даже такие семьи не отказывались от бриса, объясняя это, впрочем, соображениями гигиены.

Какой признак предпочесть? Сомнительную запись в сомнительном советском документе или несомненное свидетельство бриса Авраама? Решение ясно: паспорта фальшивые. Снаружи беснуется начальник гестапо, требуя согнать на площадь как можно больше евреев. Надо торопиться вытащить их из нор.

— Встать! Быстро!

— Куда вы берете его? — растерянно спрашивает Вера с порога комнаты. С ее красных от стирки рук капает вода. — Ведь он болен!

— Молчи, а то и тебя возьмут, — по-русски вполголоса советует ей полицай.

Снаружи ждет машина. Полицай тащит Степана Борисовича на себе, как мешок. За ними семенит Клара Ильинична. Ее выпученные глаза полны слез, она повторяет, как заведенная:

— Осторожней! Осторожней!

Как будто полицейский тащит хрупкую хрустальную люстру… Но вот и грузовик. Профессора закидывают в кузов, туда же подсаживают и Клару Ильиничну. Она не возражает.

Вера с тревогой на лице провожает отъезжающий грузовик. Наверху в кухне все так же весело трещат сухие поленья, кипит вода в тазике, в корыте лежит белье и лопаются пузыри мыльной пены.

На улицах Гадяча облава, грузовики с палачами-гестаповцами. Осторожней, евреи! Сидите тихо! Пусть никто не пикнет в укрытии, пусть не застонет старик, не закричит младенец. Слышите? Гремят сапоги в запертые ворота: «Открывайте!»