Мартин Хансен - Лжец

Я понимаю, Нафанаил, все это звучит довольно высокопарно. Я хотел лишь сказать, что Песчаному острову нужен учитель, который предпочитает находиться именно здесь, а не где-то еще.

В сумерках я спустился с горы и направился к церкви. Меня познабливало. И Пигро, я заметил, тоже пробирала дрожь. (Пес тогда еще был в живых.) Видно, мы промерзли. Мне хотелось зайти в церковь и взглянуть на каменную голову, что вырубил в алтаре стародавний мастер. Это голова смерти, она олицетворяет гибель, забвение и бессмыслие. Я бы еще добавил это и лик самого острова, холодный и зловещий лик природы, когда она одерживает над нами верх. Но голова эта посажена с внутренней стороны алтаря, и смерти поневоле приходится пялить свои глазницы на символ воскресения, коего не постигнуть разумом. Мысль о воскресении засела в теле острова как гарпун и не отпускает.

Я приблизился к дверям, а войти у меня не хватило духу. Человек слаб. Я побродил по кладбищу, мне вдруг взбрело на ум выбрать место своего последнего упокоения, где бы я оказался в приятном соседстве. Что поделать, если я не могу без дурачеств! Я облюбовал себе местечко у самой ограды с видом на берег. После чего уселся на ограде, а Пигро вспрыгнул следом за мной. Так мы с ним и сидели.

Чуть погодя пес встрепенулся, начал принюхиваться. "Лежать!" - сказал я. Он лег, я легонько придержал его за холку. Кто-то поднимался на холм. Зашел в калитку. Тяжело ступая, двинулся вокруг церкви. Возле Эрикова гребного вала шаги замерли. Потом человек этот прошел мимо колокольни. У могилы Нильса остановился. И долго стоял. Пигро по-прежнему била дрожь.

Он что-то произнес над могилой. Произнес? Это были странные звуки. Нечеловеческие. Наконец он ушел.

Немного выждав, я спрыгнул с ограды и тихонько произнес имя. Пигро опрометью умчался во тьму.

На тропинке, ведущей мимо посадок, меня поджидал Олуф. Вместе с Пигро.

Мы постояли, молча.

- Слышишь? - спросил я. Над нами тянула стая.

- Свиязи, - определил он.

Мы пошли дальше, беседуя о том о сем. Улучив удобный момент, я сказал:

- Я тогда был не прав. Ты хотел поделиться со мной, рассказать про Нильса, а я не дал тебе. Я думал - лучше, если я буду с тобою покруче.

Я ждал, что он ответит мне. Но он промолчал.

Тогда я решил помочь ему:

- Похоже, ты не перестаешь винить себя в его смерти. Тут есть доля твоей вины, и от этого никуда не деться. Но куда больше виновен другой. Я мог остановить вас. Я этого не сделал. Наоборот, подзадорил вас.

Я ждал от него хоть каких-то слов. А он молчал. Я предпринял еще одну попытку - и понял: слишком поздно. Олуф утвердился в мысли, что останется наедине с пережитым до конца своих дней. И это непоправимо. Как и многое другое. О чем я помню и буду помнить.

Да, теперь слишком поздно... Нам надо расстаться. Знаешь, зима в этом году была мягкая и море на этот раз не замерзло. Морские птицы разжирели, я сужу по тем, которых подстрелили Анерс и Вальдемар. Сам-то я птиц не стрелял. Хотя и разглядывал их иногда в бинокль. Ну вот, а сейчас на дворе апрель. Весна нынче ранняя, я слышал звонкий голос большого кроншнепа, по канавам уже зеленеет купырь. А теперь, Нафанаил, нам пора расстаться. Я не вправе продолжать. Но поставить точку - боюсь. Правда, боюсь.

Спасибо, у меня есть эта классная комната. Быть хорошим учителем неимоверно трудно. Зато с детьми переживаешь столько прекрасных мгновений. Кроме того, я тружусь над описанием Песчаного острова. И меня немало забавляет малыш Эльны. В конце концов Олуф, разумеется, примет решение. Но я уповаю на его благоразумие и надеюсь, что они еще поживут здесь. Бессонные ночи - провозвестницы надвигающегося одиночества; да, все идет к тому, что я останусь один на один с моими воспоминаниями, один на один со Всемогущим карателем* - и я, как Иов, восстану на Него и возропщу в своих муках, ибо предпочел бы пасть в короткой, яростной схватке, нежели сгорать от тоски.

* Ср... "Вот, скоро изолью на тебя ярость Мою и совершу над тобою гнев Мой, и буду судить тебя по путям твоим и возложу на тебя все мерзости твои... и узнаете, что Я - Господь каратель" (Книга Пророка Иезекииля, 7, 8 - 9).

Прощай, Нафанаил. Я расстаюсь с тобой скрепя сердце. До сих пор мне еще как-то удавалось сохранять спокойствие. Притворяться, будто все не так уж и плохо. Ну да. Я перестал чувствовать себя гостем, здесь я на своем месте. Не надо сожалеть обо мне. Если, покидая меня, ты скажешь: "Бедный!" - значит, ты ничего не понял. Все так, как тому и следует быть. Но чудесная весна может быть недоброй. Порой, когда из окна своей комнаты я гляжу туда, куда мне прежде не давали смотреть мои ели, мне кажется, что у меня есть два только выхода. Или пойти и вернуть себе то, что - как сказали бы некоторые - принадлежит мне по праву. Или же напиться до потери сознания. Я не делаю ни того, ни другого. Ни того, ни другого.