Мартин Хансен - Лжец

Истекают последние секунды. Я озираюсь, бросаю взгляд наверх, на полустершиеся романские фрески. Найдется ли среди присутствующих кто-нибудь, кто понимал бы красоту этой церкви, как я, или так же хорошо знал ее историю? Нет, не найдется. И тем не менее я чужой здесь. Однодневка. Дом этот на самом деле - их, принадлежит им. А когда тайное их воссоединение исполнится (возможно, это происходит втайне лишь от меня, чужака, но явно для остальных), тогда я тоже уверюсь, что дом этот не просто историческое сооружение. Неизъяснимым образом он продолжает жить и сегодня. Да, он живет, не ведая возраста, ибо они - те, кто ждут сейчас, пребывали в нем со дня его освящения и пребудут до тех пор, пока он стоит.

Пора! Я привстаю - и вновь опускаюсь на стул. Перешептыванье на церковных скамьях стихает. Воцаряется напряженное молчание, всех до единого властно объемлет тишина.

Я пред лицом врага, превосходящего меня силой, - это их ожидание. Что ж, решаю я, ничего не поделаешь. Мне остается одно - быть искренним. Быть самим собой, пустым и легким*.

* Ср.: "... ты взвешен на весах и найден очень легким..." (Книга Пророка Даниила, 5, 27).

Ведь я же выметен и убран. Я - пустота. Ничто.

Незаметно для самого себя я поднялся, ступил под массивную арку. И вот уже я стою и бесстрастно гляжу прямо перед собой. Вижу всех - и никого в отдельности. Встречаюсь глазами со всеми - и ни с кем.

Но воля моя, мое "я" словно бы приросли к стулу. И лишь сейчас только мое "я" поднимается, чтобы вернуться в свою телесную оболочку, обретающуюся под аркой. Однако воссоединения не свершилось. У меня возникает ощущение раздвоенности, расщепленности. Я стою в гробовой, деревянной тишине и смотрю на обращенные ко мне лица. Томительные, зловещие мгновенья. Холодным угрем в сознании моем проскальзывает догадка, не возмущая, впрочем, моего спокойствия. Ты одержим. Когда ты поднимался со стула, некто чужой, сильнейший тебя, водворился в пустующую оболочку. Ты одержим. Это Локи стоит здесь, под аркой. Это его глаза приковали к себе взгляды присутствующих. Это - дьявольское наваждение.

А ведь вздумай кто-нибудь оспаривать при мне существование дьявола, я бы попросту от него отмахнулся. И слушать не стал бы.

Быть может, во мне, пустом и легком, взыграла вдруг гордыня и обернулась властолюбием? Не знаю. Но в меня словно бы вселился могущественный, коварный дух. Ему не занимать обаяния, мужского обаяния. На губах его играет нежная, обольстительная улыбка. И сидящие полностью ему подчинились. Погляди на женщин - они околдованы. И мать Олуфа, и Ригмор, и Аннемари. Смотри, как безвольно она сидит за органом.

Лица у них у всех распустились, стали круглые, бездумные. Вон сидит Роберт, с сизыми щеками и белым лбом. Лицо круглое, бездумное. Старый Кристиан похож на загипнотизированную курицу. Так когда, ты говоришь, прилетает вальдшнеп? После того как Христос изгонит нечистого духа? То есть уже вот-вот. Посмотрим, явится ли он, суеверный ты дурень. А вон - родители Кая, Анерс и Хансигне. Лица круглые, бездумные. Они начисто позабыли о больном сыне. А вон - Герда, молоденькая Герда, та, за которой ухаживал Нильс и которая заново нашла свое счастье. Лицо круглое, бездумное. Но кто это рядом с ней? Широкая, чернее ночи, безглазая маска! Ужаснувшись, я успеваю сообразить, что это, наклонившись вперед, сидит женщина, а за лицо я принял круглую фетровую шляпку. Это Лине, вдова Эрика. Единственная, кто на меня не пялится. Пожалуй, единственная, кто не уловлен в сети. Взгляни же на меня, Лине. Не прячься. Мы тут должны быть все заодно!

Я смотрю на них и радуюсь. Но это недобрая радость. Я тому радуюсь, что превратил их в обитателей преисподней, это оттуда их скелеты повысунули головы. Все они сейчас напоминают голову, что всплыла из воды. И ту, что внутри алтаря. Они - призраки.

- Господи, я пришел сюда, в дом Твой услышать, что Ты, Бог Отец наш и Создатель, скажешь мне...

- Аминь.

Чужой не изошел. Не запнулся ни на едином слове. А вот на церковных скамьях расслабились - я сужу по тому, что лица у них подобрались, приняли обычное выражение, у кого - угрюмое, у кого - хитрое, мягкое, жесткое, приторное. Но расслабились не до конца. Они все еще во власти Чужого.

Я киваю сидящей за органом кукле, и она послушно открывает скрипучие мехи. Призраки затягивают хором: "Твердыня наша вечный Бог"*. Я запеваю, опираясь рукою о барьер передней скамьи. Краска на этом месте облезла, дерево отполировано причетничьими руками. Обычно это меня подбадривает, я как бы ощущаю себя преемником всех тех, кто совершал здесь священнослуженья, особенно - нищих сердцем. Но сегодня власть Чужого неколебима. Хоть мы и поем, что "заклятый враг падет". Все идет так, как задумано им.