Кен Кизи - Последний заезд

Огненные росчерки дяди Чашки перестали быть беспорядочными: линии искр в черном небе сложились в огненный фантом, огромный, похожий на медведя. И этот огненный след не погас, не рассеялся; у меня на глазах фигура становилась ярче, плотнее и наконец сорвалась с копья дяди Чашки и закружилась среди плясунов по собственной воле. Как монета. Живая! Я с трудом оторвал от нее взгляд и повернулся к Сандауну.

— Что за трава?

Сандаун перестал играть монетой и открыл глаза.

— Дурман, — произнес он с неописуемым терпением.

— Дурман?! Ведь он ядовитый?

— Довольно-таки.

— Довольно-таки или очень?

— Вообще, очень.

— Сколько его надо, чтобы очень?

— Я слышал, один индеец выпил сорок две чашки.

— Господи! — Я ошалел. — Сколько его надо, чтобы умереть? И сколько времени? Извини, что задаю столько вопросов, но… Господи боже, противоядие-то есть?

Он поднял ладонь.

— Подожди, у меня к тебе вопрос, — Лицо у него изменилось. Оно помолодело, черты обострились, и в глазах вспыхнуло пугающее веселье, — Хорошо?

Я сглотнул с усилием и кивнул.

— Как думаешь, что случилось с индейцем, который выпил сорок две чашки?

— Черт, представить себе не могу. Сорок две чашки? Что же случилось с беднягой?

— Он умер в своем вигваме.

И тут, окончательно приведя меня в смятение, Джексон Сандаун начал трястись. Я смотрел на него со страхом. Он больше ничего не добавил о чаевнике, и я отважился на еще один вопрос.

— А что будет, — осторожно спросил я, старательно вкладывая в голос тревогу, которая и в самом деле переполняла меня, — если выпьешь всего пару чашек?

Он затрясся еще сильнее. Я испугался, что он свалится с уступа, но он вдруг перестал и, подняв ладонь, прислушался. Барабанный бой и пляски прекратились. То, чего ждали там, видимо, явилось.

В освещенный круг вошли два ковбоя. Я увидел, что это рыжие близнецы, которые подгоняли мулов Буффало Билла сигарами. Выглядели они более пьяными и задиристыми, чем в прошлый раз, и шли в сопровождении пяти-шести дружков. Они перемолвились с дядей Чашкой и, видимо, пришли к какому-то согласию. Старик принял мешочек табаку и поманил кого-то. Из темноты возникла грушевидная фигура, за которой тянулась длинная веревка. Фигура была одета как будто бы в женский алый халат. Сандаун отвернулся и с отвращением сплюнул.

— Это Приятный Ястреб и Оладья. Неудивительно, что нас считают коварными.

Увидев, к чему тянулась веревка, я рискнул предположить, что Приятный Ястреб — вероятно, человек. Животное стояло, растопырив ноги, и бессмысленно смотрело на костер. Это, надо полагать, была Оладья. Один из близнецов вынул бумажник и отсчитал на бочку несколько купюр.

— Этим дуракам хватит глупости сесть на Оладью, — сказал Сандаун, — Приятный Ястреб разденет их до последней нитки.

Приятный Ястреб пересчитал деньги на бочке и покачал головой. Недостаточно. Другие ковбои добавили до нужного количества. Грушевидный индеец вынул из кармана халата рулончик денег и уравнял их ставку. Лошадь смотрела на костер.

— Надо сказать, с виду эта Оладья — ничего особенного, — заметил я, — Не сравнить с Мистером Суини.

— На Мистере Суини ездили. На Оладье пятнадцати секунд никто не усидел. И десяти, и пяти. Увидишь.

На глаза сонной лошади надели повязку. Один из рыжих близнецов вскочил на нее. Приятный Ястреб передал рыжему поводья. Взявшись за край повязки, он посмотрел на всадника: готов ли тот. Ковбой кивнул. Картинным жестом индеец сдернул повязку. Ничего не произошло. Друзья ковбоя начали отсчет. Ленивая лошадь подняла, повернула голову и с сонным, презрительным выражением посмотрела на своего седока. Посмотрела секунду-другую, потом сделала несколько мелких шажков — и прыгнула. Не вперед и не вверх, как нормальная брыкливая лошадь, а назад, как прыгун в воду с обратным сальто. С тошнотворным стуком она приземлилась на спину, примяв наездника.

Сандаун опять сплюнул.

— Удивительно, что до сих пор никто не пристрелил этого жулика вместе с лошадью.

Казалось, что именно это и сделает сейчас другой близнец, но друзья его удержали. Лошадь встала на ноги, а они подняли придавленного товарища. Одна рука у него была согнута в локте под неправильным углом. Его увели в темноту. Лошадь как будто уснула. Приятный Ястреб поцеловал ее в нос.

— Эту лошадь надо объявить вне закона, — сказал Сандаун. — Никто не может ехать на таком выродке.

— Я могу, — сказал я.

Паника из-за чая улеглась, и мною опять овладело легкомыслие.