Чарльз Мартин - Моя любовь когда-нибудь очнется

Тишина.

– Ну, Юджин, как это называется?

Он выпрямился.

– Я не знаю, профессор, но я сам написал свою работу. Мне нужно прослушать этот курс чтобы благополучно закончить обучение, поэтому я сам написал свою работу.

Юджин предлагал мне сделку, которую ему отчаянно хотелось заключить, но он еще не знал моих условий.

– А ты, Мервин? Как бы ты это назвал?

– Я тоже сам писал свое исследование.

– Алан, ты?..

– Я… я сам напечатал это эссе.

Рассел был последним, к кому я обратился.

– Ну а как бы ты назвал подобное, Рассел?

Он не шелохнулся. Не произнес ни слова. Кажется, даже затаил дыхание. Эти ребята нашли выход, я – нет. Они могли одержать надо мной верх и знали это – во всяком случае, подобный исход казался им вполне вероятным. Если ни один не признается – я проиграл. Точка.

Я взял в руки работы, потянулся к рюкзаку, словно собираясь убрать их, потом снова положил на стол и посмотрел на Рассела. Стоит ли мне пытаться разыграть единственный оставшийся у меня козырь, гадал я. Очень, очень тихо я спросил:

– Скажи, Рассел, а как бы назвал это… твой отец?

Рассел дернул головой, словно я его ударил, и крепко зажмурился.

– Я не… Зачем вы, профессор?! – С этими словами он провел по лицу своей могучей ладонью, заморгал и, опустив голову, уставился в стол перед собой. Его сильные плечи опустились, он вздохнул, широкая грудь поднялась и снова опустилась. Через мгновение Рассел вскинул голову и посмотрел мне прямо в глаза.

– Он назвал бы это жульничеством, сэр.

Шах и мат.

Мервин и Юджин заметно загрустили, сдулись, как проколотые шины. Алан молчал.

– Спасибо, Рассел. – Я кивнул. – Я тоже назвал бы это именно так.

Поднявшись, я обошел стол и уселся на край, болтая ногами. Четверо студентов остались на прежних местах. Головы у них были опущены, но исподлобья все четверо поглядывали на меня. Время словно остановилось. Секунды тянулись как резина.

После довольно продолжительного молчания я в очередной раз повернулся к Расселу.

– Прежде чем мы продолжим, я хотел бы сказать тебе одну вещь… Только что ты продемонстрировал такую честность и силу духа, каких я не видел уже давно. Я не оправдываю то, что ты сделал, но твои слова… В общем, спасибо, Рассел. Если бы ты только знал, как ты меня порадовал!

И я повернулся к Алану.

– Ну а как бы ты назвал свой поступок?

Он вздохнул, трагично приподнял брови и проговорил со смирением и искренностью в голосе:

– Жульничеством, сэр.

Я перевел взгляд на Мервина, который еще больше ссутулился на своем стуле. Он словно не мог поверить, что Рассел сломался первым.

– Мервин?

– Я был не прав, сэр. Я сжульничал.

– Ты, Юджин?

– Я тоже. – Юджин вскинул голову с таким видом, словно сам удивился своим словам, но в глазах у него сквозило облегчение. Он не только был готов расплачиваться за собственную глупость, но и радовался тому, что выход из сложной ситуации нашелся. В том, что он будет соблюдать мои условия, у меня не было ни малейших сомнений.

Продумывая сегодняшний разговор, я понимал: чтобы иметь возможность маневра, мне необходимо добиться признания. Полного и откровенного признания. Но главной трудностью в игре, которую я затеял, было то обстоятельство, что я понятия не имел, что мне сделать с моими студентами. Политика администрации колледжа в подобных случаях была решительной и жесткой. Немедленное исключение. Никаких оговорок или поблажек.

Немедленное исключение… Несколько мгновений я размышлял над тем, что́ это может означать для сидевших передо мной парней. Нет, позиция колледжа не казалась мне несправедливой или чрезмерно суровой, просто мне представлялось не совсем правильным, что приглашенный преподаватель, фактически – человек посторонний, может иметь такую власть над судьбами студентов. С другой стороны, я получил эту власть только потому, что Рассел, Юджин, Алан и Мервин сами отдали ее мне. Теперь, если бы я поступил так, как требовали мои служебные обязанности, Мервин и Рассел мигом лишились бы своих спортивных стипендий, Алан не стал бы первым из членов своей семьи, получившим высшее образование, а Юджин так и не прослушал бы курс, необходимый для успешного окончания колледжа.

В какой-то момент я едва не пожалел о том, что заварил эту кашу. Куда проще было бы просто раздать им работы, выставив за них положительные оценки. Какой-то голос у меня в голове твердил, что лучшее, что́ я мог сделать для них и для себя, это отправить всех четверых в канцелярию колледжа, но поступить так означало бы просто умыть руки. К чему бы это привело? К ненависти? Не знаю. Очень может быть.